Читать книгу "Чудовище и красавица - Анастасия Комарова"

— Кстати… Сколько тебе лет? — спросил Антон, наливая им коньяку, ибо они перешли на коньяк так же естественно, как перешли на «ты». — Так сколько?

Он спросил это, катая во рту оливку, в той особенной, уже знакомой и уже понравившейся ей манере — немного хамоватой, но обаятельной непосредственности. Манере, так напоминающей ей саму себя.

— Тридцать три, — ответила она, улыбаясь, как аббатиса, которой только что отвесили комплимент.

Он двигался со сдержанной грацией льва в вольере, у него были крупные, белые руки и бесстыжие васильковые глаза. При такой внешности он мог бы смутить, разозлить, обескуражить этим вопросом кого угодно, только не Олю. Она любила этот вопрос. Любила на него отвечать, не скрывая довольной улыбки и загораясь взглядом. Она никогда не выглядела на свой возраст и знала, что уже никогда не будет. Такова была ее порода по женской линии, и, хоть Оля и переживала не в меру по поводу пришедшей безвременно старости, она была из тех счастливиц, которые лет до двадцати плачут в мамины ладони оттого, что все еще напоминают детей фигурой и выражением лица. Не говоря уже о том, что принадлежала к людям, никогда не стареющим, так как жила несколько другими понятиями, чем физическое проявление возраста. В честном ответе на этот вопрос она видела особый шик и не понимала, посмеиваясь, отчего другие женщины, выглядящие так же, как она, не пользуются этим приемом как высшей формой кокетства.

По ее ответу, по улыбке, по блесткам гранита на поверхности серых, как новый асфальт, зрачков он понял — перед ним единственная из огромного числа других, которая могла ответить именно так на этот его так заданный вопрос.

Это была первая, одна из многих в последующем примет, по которым они безошибочно узнали друг друга, как в любой компании узнают «своего» наркоманы со стажем.

Они говорили, когда по столику запрыгал телефон Антона, и он, извинившись, отошел. Оля мысленно похвалила такой поступок — она не любила, когда за столом начинали вести деловые разговоры, так, будто это кому-то интересно. А дела у него были серьезные — она поняла это, видя, как изменилось его лицо в дымном сумраке холла. Когда он повернулся, усталость была в его мальчишеской фигуре. В нем вообще было много мальчишеского, только на плечах грузно лежала безвременная старость. Это заставило Олю ободряюще улыбнуться, с удивлением чувствуя за него что-то вроде ответственности.

Он вернулся, и они снова говорили. А когда у него снова заныл мобильник, лицо его дернулось страданием, он выключил телефон и посмотрел на Олю устало, нежно и просяще. Она знала по себе — так достать могут только семья или работа.

— Проблемы на работе? — участливо спросила она.

Она почти не сомневалась в ответе — руки его были свободны от каких-либо колец, и, хоть это ни о чем не говорило, было ясно, что он не женат.

Он опустил глаза, словно думая, что ответить, но после короткой паузы просто сказал:

— Да.

И тут же с любопытством спросил:

— А у тебя?

— Тоже… — соврала Оля.

Не объяснять же нормальному человеку, что она просто с жиру бесится, как часто говорит о ней бабушка.

Он улыбнулся:

— Поэтому ты решила броситься именно под мою машину?

— А почему бы и не под твою?

Они переглянулись оценивающе и одобрительно, представляя себе эту ситуацию, и каждый решил, что как участники несостоявшегося ДТП они очень друг другу подходят.

Они пили и постепенно входили в то состояние веселого куража, когда все вокруг друзья, проблемы трын-трава и мир прекрасен. Официантка подходила, меняла пепельницу, что-то уносила, что-то приносила, а Оля взлетала, наконец-то не ощущая на плечах бремени старости, будто Антон, заодно уж, взвалил его на себя.

Она была в туалете, прикладывала холодные, смоченные водой руки к горящим щекам, когда позвонил Сашка, пытаясь вернуть ее к яви. Это была его ошибка — покуситься на ее мимолетное неожиданное счастье. Не надо было этого делать. Что на нее нашло в тот день? Наверное, все вместе — обстановка, ее былое отчаяние и теперешнее опьянение, притяжение Антона или магнитные бури. Как бы то ни было, после коротких и злых, напряженных препирательств Сашка строго и раздраженно спросил:

— Когда придешь?

От его строгого командного тона сорвало башню, как в юности, когда все мы боролись с родителями за свободу и независимость, и она так же коротко и ясно ответила:

— Завтра!

И поняла, что действительно так и сделает. И переодела широкий серебряный перстень с левой руки на правую, прямо на обручальное кольцо, просто чтобы не отвечать на ненужные вопросы.

— У тебя красивые руки… — сказал он, глядя, как она греет в ладонях коньяк.

— Знаю, — честно ответила Оля.

Знаю, еще как, вот только не знаю — зачем. Зачем они такие красивые? Чтобы подавать на стол искусно разложенные ломтики сыра в салюте оливок? Так она делала в начале супружества. Согласна, возможно, для этого, но неужели для того, чтобы он сжирал это все, не глядя в тарелку, не отрываясь от «Спорт-экспресса»?!

У нее в сумке опять разрывался мобильный, она знала, кто звонит, и знала, что ей скажут, если она возьмет трубку. Тогда вдруг одно решение показалось ей простым и правильным. Она нашла телефон, положила перед собой на стол и сосредоточенно надавила на красную кнопку отключения. Когда она увидела глаза Антона, в них гулял такой же шальной блеск, как и в ее глазах.

Они еще где-то пили. В чудном маленьком баре, где пекли пирожки, разливали вино из деревянных бочек, а за стойкой сидели хорошо знакомые друг другу завсегдатаи — Оля была уверена, что такие заведения бывают только где-то в Испании. А потом шли расстегнутые, жаркие по светлым ночным улицам и были молоды так же, как стайки подростков в наушниках. Вместе с ними в замусоренном пустом переходе слушали рок под гитару. И в результате всего этого очутились там, где и должны были, — в мерцающем, душном, несмотря на вентиляцию, дрожащем и шатающемся зале дискотеки, где от басов сладко дрожало в животе и груди и немного давило на горло, как бывает глубоко под водой. Когда она, прислонившись к тесной стойке и жадно припав к очередному, незнамо какому по счету бокалу «махито», оглядывалась по сторонам, ее поразило одно обстоятельство. Вокруг не было не только виниловых подростков, которых она представляла себе посетителями таких мест, более того, здесь были люди постарше ее, и она с изумлением открытия смотрела, как срываются с шей строгие галстуки и летят под стол, туда же, куда давно сложены деловые портфели. Их было море — таких, как она, ее ровесников, интеллигентных и респектабельных, довольно успешных и рафинированных взрослых мужчин и женщин. Оля была удивлена. Когда ей было двадцать, кругом, куда ни приди, обретались только двадцатилетние люди, будто из них состоял весь мир — и это было как раз понятно, а вот теперь… Она вдруг громко рассмеялась, удивив бармена, — представила себя лет в шестьдесят, танцующей среди таких же, как она, старичков, одетых в джинсы и мягкие тапочки. Правда, поколение, что ли, такое? Потерянное поколение, не желающее стареть.