Читать книгу "В сердце страны - Джозеф Максвелл Кутзее"

123. Мой отец сидит на полу, прижавшись спиной к спинке большой двуспальной кровати, на которой родилось столько младенцев в нашей семье. Он голый до пояса. Тело у него белое, как лилия, а лицо, которое должно быть такого же кирпично-красного цвета, что и руки, желтое. Он смотрит прямо на меня, стоящую в свете раннего утра, прижав руку ко рту.

Остальная часть его тела завернута в зеленую ткань. Он стащил вниз зеленые занавеси вместе с карнизом – вот почему в комнате так светло. Эти занавеси он придерживает у талии. Мы смотрим друг на друга. Как бы я ни пыталась, мне не разгадать, какие чувства выражает его лицо. Я не умею читать по лицам.

124. Я прохожу по дому, закрывая двери: две двери гостиной, две двери столовой, дверь спальни, дверь швейной комнаты, дверь кабинета, дверь ванной, дверь спальни, дверь кухни, дверь кладовой, дверь моей комнаты. Некоторые двери уже закрыты.

125. Чашки так и не вымыты.

126. В комнате моего отца мухи. В воздухе гудит от их жужжания. Они ползают у него по лицу, и он их не смахивает – он, который всегда был брезгливым. Они сидят у него на руках, которые красны от крови. На полу—пятна высохшей крови, кровь запеклась на занавесях. Меня не тошнит от крови, мне случалось делать кровяную колбасу, но в данном случае мне, пожалуй, лучше бы на некоторое время выйти из комнаты, прогуляться, чтобы прояснилось в голове. Но я остаюсь, я не могу уйти.

Он говорит, длительно откашлявшись.

– Позови Хендрика, – говорит он. – Пожалуйста, скажи, чтобы он пришел.

Он не сопротивляется, когда я разжимаю его пальцы, вцепившиеся в окровавленный занавес, который он прижимает к себе. В животе у него дырка – такая, что я могу засунуть туда большой палец. Кожа вокруг раны обожжена. Его рука нащупывает уголок занавески и прикрывает член. Я опять виновата в том, что ничего не могу сделать как надо. Я снова прикрываю его занавеской.

127. Сейчас я бегу как не бегала с самого детства: со сжатыми кулаками, размахивая руками, ноги увязают в сером песке русла реки. Я полностью поглощена своей задачей, это действие без всяких мыслей—животное весом в девяносто фунтов несется сквозь пространство, подгоняемое несчастьем.

128. Хендрик спит на голом матрасе. Наклонившись над ним, я ощущаю резкий запах спиртного и мочи. Задыхаясь, я выпаливаю в его невосприимчивое ухо свою весть:

– Хендрик, проснись, вставай! С хозяином произошел несчастный случай! Пойди и помоги!

Он размахивает руками, ударяя меня, выкрикивая со злостью отдельные слоги, затем снова валится, впадая в оцепенение.

Девушки здесь нет. Где же она?

Я начинаю швырять в Хендрика разные предметы: чайник, ложки и ножи, тарелки.

Я беру швабру и тычу щетиной ему в лицо. Он слезает с постели, заслоняясь руками, Я продолжаю тыкать шваброй.

– Слушай меня, когда я с тобой говорю! – кричу я, тяжело дыша.

Я вне себя от злости. Вода льется из чайника на матрас. Он отступает к двери и растягивается на пороге. Ослепленный солнцем, он ложится на бок и сворачивается калачиком в пыли.

– Где бутылка? Скажи мне! Где бренди? Где ты взял бренди? – Я стою над ним со шваброй в руке, в общем-то довольная; что нас никто не видит: взрослого мужчину, взрослую женщину.

– Оставьте меня в покое, мисс! Я ничего не крал!

– Где ты взял бренди?

– Хозяин дал его мне, мисс! Я не крал.

– Встань и послушай меня. С хозяином произошел несчастный случай. Ты понимаешь? Ты должен пойти и помочь.

– Да, мисс.

Он пытается подняться на ноги, качается и, пошатнувшись, падает. Я высоко поднимаю швабру. Он обиженно поднимает ногу, защищаясь.

– Давай же, ради бога, шевелись!—пронзительно кричу я. – Хозяин умрет, если ты не поможешь, и тогда это будет не моя вина!

– Подождите минутку, мисс, это нелегко. Он не делает никаких попыток подняться. Лежа на земле, он улыбается.

– Ты пьяница, ты грязный пьяница, с тобой покончено, я клянусь в этом! Пакуй свои веши и убирайся отсюда! Я не желаю тебя больше видеть.

Ручка швабры ударяется о его подошву и выпадает у меня из рук.

129. Я тащусь обратно по руслу реки, задыхаясь. Если бы река с ревом обрушилась потоком и смыла нас всех, овец и все остальное, очистив землю! Возможно, так и кончится эта повесть – если только вначале не сгорит дом. Но розовато-лиловый рассвет угас, нас ожидает еще один чудесный день; я бы сказала, что небо безжалостное, если бы не знала, что небо просто ясное, земля просто сухая, скалы просто твердые. Что за чистилище – жить в этой бесчувственной вселенной, где все, кроме меня, является просто собой! Я одна-единственная песчинка, которая не крутится слепо, но пытается создать для себя жизнь среди этой бури из материи, этих тел, приводимых в действие аппетитом, и этого сельского идиотизма! К горлу подступает тошнота, я не привыкла бегать, я издаю на бегу неприличный звук. Мне следовало бы жить в городе; жадность – вот порок, который я могу понять. В городе мне было бы где расширяться; быть может, еще не поздно, возможно, я еще могу сбежать в город, переодевшись мужчиной – маленький, сморщенный безбородый мужчина, – и предаться там алчности, сделать себе состояние и найти счастье – правда, последнее маловероятно.

130. Я стою у окна спальни, грудь моя тяжело вздымается.

– Хендрик не придет. Он пьян. Папе не следовало давать ему бренди, он не привык к этому напитку.

Ружье со вчерашней ночи лежит на полу у окна.

Лицо у отца желтого оттенка. Он сидит, как прежде, прижимая к себе занавеску. Он не поворачивает головы. Неизвестно, услышал ли он меня.

131. Я становлюсь на колени возле него. Он смотрит на пустую стену, но его взгляд сосредоточен на чем-то за ее пределами – возможно, на бесконечности или даже на его спасителе. Он мертв? Несмотря на все оспы и инфлюэнцы в моей жизни, я не присутствовала при смерти кого-нибудь крупнее свиньи.

Его дыхание ударяет мне в нос – лихорадочное, нечистое.

– Воды, – шепчет он.

В ведре с водой плавают мошки. Вычерпав их, я выпиваю кружку. Потом отношу ему целую кружку и придерживаю ее у его губ. Он глотает с энергией, которая успокаивает.

– Могу я помочь папе лечь в постель?

Он тихонько стонет, скрежеща зубами, сопровождая стоном каждый вдох. Его пальцы ног, высунувшиеся из-под занавески, сжимаются и разжимаются.

– Помоги мне, – шепчет он, – скорее позови доктора. – По щекам у него катятся слезы.

Я подхватываю его сзади под мышки, пытаясь приподнять. Он мне совсем не помогает. Он плачет как ребенок.

– Помоги мне, помоги мне, боль ужасна! Быстрее принеси что-нибудь, чтобы прекратить боль!

– Бренди больше нет. Папа всё отдал Хендрику. Теперь, когда нам нужно бренди, его нет.