Читать книгу "Брачный транзит - Надя Лоули"

— Это не та организация. Здесь недоразумений не бывает.

— И тем не менее. — В ее голосе прозвучал металл. Алька решила, что будет твердо держаться до конца. — Я беременна. Могу принести справку. Жених ждет меня внизу.

— А что же, тебе на родине не нравится? Думаешь, там все медом намазано? Так легко бросаешь родину? Подумай хорошо, дочка!

— Мне все нравится. Я знаю, что там не все медом намазано. И родину я люблю. Но своего жениха я тоже очень люблю, и я беременна. А это для меня очень важно, я подумала.

В таком ключе, по кругу, но с разными модуляциями, разговор продолжался около часа. Алька стала опасаться, что Кристиан больше не выдержит и поднимет шум. Надо было сворачивать эту сказку про белого бычка.

Она закатила глаза, тихо охнула и стала медленно сползать со стула. Александр Степанович всплеснул короткими ручками и крикнул секретаря. Вдвоем они водрузили Альку на место, секретарь принес воды.

Мутным взором Алька обвела помещение:

— Где я? — Голос ее звучал убедительно слабо.

— Не волнуйтесь, Алечка. Вас проводят. Но мы еще непременно с вами увидимся. — Хитрые глаза Александра Степановича излучали сочувствие. — Я рассчитываю на взаимопонимание. — И он распахнул перед Алькой дверь в приемную.

Она пулей вылетела на свет божий, схватила Кристиана за руку, и они почти побежали мимо Политехнического в сторону Китай-города. Им хотелось затеряться, спрятаться, чтобы их не нашли, не разрушили их планы, им хотелось, чтобы никто не помешал им обдурить Систему.

О любви не было сказано ни слова ни Кристианом, ни Алькой. Они просто вели себя как два сообщника, два альпиниста, идущих в одной связке.

Наверное, Кристиан был не только добрым малым, но и настоящим романтиком. Соотечественник Дюма-отца и Дюма-сына, он одновременно и следовал некоему мушкетерскому кодексу чести, и спасал женщину хоть и не до конца, но в определенном смысле все-таки павшую. То есть был д’Артаньяном и Альфредом в одном лице.

Дальнейшие полтора месяца были сплошным испытанием: милиция, сбор нужных бумаг, загс, посольство Франции, ОВИР, холодные, неприязненные взгляды чиновников, и опять все сначала. Изо дня в день. Слава богу, у Кристиана была временная прописка в гостинице, а не то пришлось бы ехать регистрироваться в Ленинград, по месту жительства невесты.

Ленинград был особой душевной болью. Долг-то Алька почти весь выплатила, с этим было все нормально. Но вот Екатерина Великая… Уже зная о всех Алькиных жизненных переменах, она так просила ее приехать хоть на денек, просто чтобы попрощаться, вряд ли ведь еще доведется увидеться…

Алька слушала в трубке бабушкин голос со старческой одышкой и чувствовала, как сердце у нее разрывается от горя. Ну разве она могла объяснить, что не может расстаться с Кристианом даже на день, что боится сесть в поезд, с которого могут снять на любой станции, и — ищи-свищи ее. И вообще бог знает какие еще каверзы способны устроить бдительные советские чиновники.

Алька вспоминала рассказ Зойки, бывшей «куколки» из «Интуриста», которую полгода мурыжили, не выпуская к мужу в Гамбург, пока один «добрый» комитетчик не сказал, что поставит недостающий штамп за Зойкину к нему благосклонность.

Он отвез ее на свою дачу (государственную, между прочим), и там Зойка, пока ее благодетель хлопотал с закусочкой, залпом выпила полбутылки водки, вырубилась практически полностью и, что над ней проделывал почтенный отец семейства и уважаемый госслужащий, помнила потом только в самых общих чертах. Но штамп нужный все-таки получила.

Алька представила в этой роли такого «своего в доску» Александра Степановича и передернулась. Оставалось надеяться, что этот дедок вряд ли способен на подобные подвиги.

Через месяц Алька и Кристиан зарегистрировали брак в специальном загсе для иностранцев. Вообще-то ждать нужно было три месяца, но они дали приличную взятку и стали мужем и женой досрочно.

Встретиться с Александром Степановичем еще раз ей все же пришлось. За три недели до отъезда она обнаружила в почтовом ящике повестку со знакомым адресом. Кристиан сказал, что надо обязательно пойти. «Этих людей сердить не следует» — так он сказал.

Гэбист встретил Альку, как отец родной. Даже в щечку поцеловал. Поздравил с законным браком. Пожелал всяческого счастья. Потом долго рассуждал о любви к родине и долге каждого перед ней. В общем, довольно топорно и, можно даже сказать, лениво (времена-то уже были не те, а привычка осталась) пытался Альку завербовать на роль «внештатного информатора». Говорил, что и в Париже у них есть свои люди и они свяжутся с ней. Сейчас Алька готова была пообещать все что угодно.

Через неделю она проводила Кристиана. Он сказал, что уже представляет, как будет встречать ее в аэропорту «Шарль де Голль». Оставалось прожить еще одну неделю.

И вот теперь она сидела и с замиранием сердца ждала объявления посадки. Наконец прозвучал номер рейса на Париж. Через полчаса самолет взлетел, и для Альки настала совершенно новая жизнь.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Месяц она честно ждала обещанную комитетчиком жестокую ностальгию. Но ничего такого не последовало. Алька даже испытала нечто вроде угрызений совести. Она не чувствовала ничего, кроме своей все нарастающей любви к Парижу.

Хотя, надо сказать, в первую неделю пережила шок, чуть было не перешедший в депрессию. И не в трехстах сортах сыра вместо трех, предложенных советской властью, было дело: ей и тут хватало какого-нибудь чеддера.

Но из резервации, из состояния двоемыслия (пять пишем три в уме) она попала в совершенно иную систему координат. Из двумерного пространства пресмыкающихся в трехмерное пространство прямоходящих.

Что ей светило раньше, кроме поездки в какую-нибудь заштатную страну соцлагеря, да и то после унизительной процедуры собеседования. «Как звали двоюродную тетю пятого секретаря компартии Имярекии?» Да хрен знает как ее там звали!

Почему этот мир был доступен только дипломатам, их откормленным деткам и министерским теткам в кримпленовых костюмах? Да еще престарелым генсекам с их толстыми женами. На что им был этот воздух, пропитанный золотой светящейся пылью искусства?

Альке хотелось кричать на манер плененного Безухова-Бондарчука: «Кого? Меня? Меня не пускают? Мою бессмертную душу не пускают?!» И далее по тексту — звездное небо в разрывах туч и многократно повторенное громоподобное: «Ха-ха-ха! А-ха-ха-ха!»

Она бегала смотреть, как течет под мостом Мирабо Сена, бродила до полного изнеможения по улочкам Монмартра, стояла у окон и террас бесчисленных «брассери», наблюдая, как парижане обедают или просто пьют дежурный «пти блан сек», слонялась по набережной Монтебелло, до ряби в глазах разглядывая книги и альбомы на лотках букинистов, нарочито безразлично прогуливалась мимо бесчисленных дорогущих бутиков на улице Георга Пятого, с жадностью наркомана вдыхая умопомрачительные парфюмерные запахи.