Читать книгу "Жнецы страданий - Екатерина Казакова"

Клесх усмехнулся. Это было страшно, когда он усмехался. Изуродованная щека дергалась, и казалось, будто крефф скалится, как хищный зверь.

– …Доченька?

– А? – Лесана очнулась, поняв, что, обнимая мать, унеслась мыслями далеко-далеко.

– Что ж одежа-то у тебя такая черная? – гнусавым от слез голосом спросила родительница.

– Это… это ратники в такой только ходят, – пробормотала девушка, потупившись от стыда.

– Ратники? – охнула мать, прижав руки к щекам. – Охотники на Ходящих? Деточка, да какой из тебя вой, ты ж крысу видишь – в обморок падаешь, а тебя с нечистью биться наставляют? Да пропадешь ведь!

И она снова залилась слезами, затряслась…

– Что ты, – неловко проговорила дочь, – нас же учат тут. Не пропаду. Мама, а как там… Мирута?

Старшая Остриковна вскинула на нее виноватые глаза.

– Мирута-то? – переспросила она, словно вдруг стала туга на ухо. – Мирута… А ты, деточка, плюнь на него, дурака этого, он…

– Мама!

Дочь вскочила со скамьи, губы задрожали.

Мать горько выговорила:

– Женился Мирута. О прошлом годе. По осени еще. Жена вот родила недавно.

Лесана тяжело опустилась обратно на лавку. По осени…

Она лихорадочно вспоминала зачем-то, а чем занималась по осени сама? Тамир тогда расхворался, и Айлиша тайком водила его к своему креффу лечиться. Парня трясло от лихоманки, но он упрямо заставлял девушек твердить уроки. Лесана читала ему по слогам ученический свиток, а юноша, заходясь кашлем, поправлял ее едва слышным голосом.

За узким окошком и в трубе очага свистел ветер. Было холодно, потому что дрова, которые, не жалея, выдавали им для истопа, хотя и горели жарко, не могли обогреть комнатушку – каменные стены бесследно поглощали тепло огня, и сквозняки дули нещадно. Чтобы в Цитадели стало тепло, требовалось, наверное, жечь очаги круглыми сутками.

Айлиша сидела за столом и твердила названия трав. Лучинка чадила, и слабый огонек бросал неверные тени на тонкое лицо будущей целительницы.

Скучала ли тогда Лесана по Мируте? Стыд сказать – не вспоминала даже. Слишком далеко в прошлом он остался со своими привычными шутками и заботами. Слишком далеко находился тот колодец, у которого они целовались зимой, и куст калины, который прятал их от сторонних глаз.

Но сейчас отчего так больно пронзила сердце его… не измена даже, а непамятливость? У него-то ничего в жизни не изменилось! Как же смог так быстро забыть ту, которую сватать собирался?

Мать, видя, как погасли глаза дочери, торопилась достать из подорожного мешка гостинцы, чтобы хоть как-то скрасить горечь известий.

– Дитятко, ехать-то как долго к вам! Хотела пирогов напечь, так за шесть-то дней все бы перепортились. И гостинчиком домашним тебя не порадовать! Хранители пресветлые, одни глаза и остались, что ж за наука тут у вас? Вот, я тебе меда привезла. Вот сухарики, как ты любишь, с солью каленой, вот ягодки сушеные, малинка тут, тут черника. Ой, урожай какой в этом году в лесу – страсть! Необеримо! От дому на версту отойдешь, а кузов уже полнехонек. Я-то их сушу, а у Жмени молодуха догадала в меду топить. Уж мы наделали, я вот и тебе привезла, кушай. Не видишь небось тут ничего…

Мать хлопотала, раскладывая на столе нехитрые гостинцы, а Лесана отрешенно смотрела на домашние горшки, которые помнила еще с детства. Как нелепо и странно выглядели они здесь, под этим кровом, в этих стенах! И как жалко было мать, которая тащила на себе всю эту снедь. Надрывалась, лучшие куски выбирала, а до этого по кочкам лазала, кормила комаров и слепней, чтобы дочку побаловать, а дочка – кобылища – ест от пуза, а за год ни корову ни разу не подоила, ни сена не ворошила, ни по ягоды не вышла. Читать училась да дур считала!

И так горько стало Лесане от осознания того, как многое в ее жизни стало не так, неправильно, иначе, чем у людей заведено. И непонятны будут ни матери, ни отцу ее хлопоты – счет, чтение, изучение трав, зубрежка (пока еще без смысла и понимания) простых наговоров, позволяющих искать воду, останавливать кровь или нашептывать на замкнутый обережный круг.

Лесана представила, как она возвращается в родную деревню, где девки – косы до колен – в рубахах вышитых, в лентах, про пироги да парней на вечерках щебечут. А она о чем с ними речь поведет? О том, как оборотневу кровь от упыриной отличить? Или как краски подсчитывать, чтобы ребенка прижить с первой попытки… или не прижить?

Мать рассказывала о родне, кто как живет, кто женился, кого засватали, в чьей семье прибавилось ребятишек, кого Хранители прибрали навовсе. Дочь слушала и не слышала. Видела только одно – как сильно постарела родимая, как поседела. Глядела на растрескавшиеся руки, на измятое в пути самое лучшее платье, на усталые глаза. Натерпелась-то, поди, за эти шесть дней. Небось очей не смыкала. Что толку, что при обозе ратоборец едет или колдун, сама-то она помнила, каково это – первый раз в жизни под открытым небом ночь коротать. А уж матери-то в ее годы? А ведь и обратный путь еще предстоит.

Глухие рыдания стиснули горло. Нет. Нельзя плакать.

– Мама! – прервала она поток рассказов и обняла непрерывно что-то говорящую гостью. – Мама, вы, главное, помните, как я всех вас люблю! Я выучусь – вы ни в чем нужды знать не будете. А Мирута… плевать на него. Я себе лучше найду. Ты только не бойся ничего! Поняла? Я выучусь, четыре года всего осталось. И вернусь. Мы с вами так заживем, что Мирута этот все локти до плеч сгрызет. Ты не горюй только. У нас хорошо тут все. И кормят на зависть. А отощала, так это оттого, что нам не только ум трудят, но и тело. Я сейчас быстрее любого парня и по силе не уступлю.

Она говорила, захлебываясь словами, стискивая мать в объятиях, а та глотала беззвучные слезы, украдкой смахивая их с лица. Хранители пресветлые, нашла чем хвалиться – сильнее и быстрее парня… Да провались она пропадом, Цитадель эта!

– Деточка, мне уж ехать надо, обоз-то сегодня назад поворачивает, не ночуем мы. Обережник немалой платы требует, еще на день да ночь его нанимать никаких денег не хватит, сейчас, вон, Вортило прикупит оберегов у тутошних, и поедем мы.

У дочери жалко вытянулось лицо. Она была уверена, что мать хотя бы переночует в Цитадели…

Наскоро расцеловавшись, отправились к воротам. Старшая Остриковна по пути все пыталась показать, что совсем успокоилась, задавала какие-то вопросы, да только все невпопад, а глаза влажно блестели. Друг от друга родственниц отвлекла чужая беда.

– Да где же видано такое? – запричитал рядом незнакомый голос. – Третий раз приезжаю! Не острог же здесь! С сыном не увидеться…

Лесана обернулась. Невысокая сухонькая женщина в летах вытирала глаза уголком платка. Рядом с просительницей стоял совершенно равнодушный к ее горю Донатос.

– Все с вашим увальнем в порядке. Жив. Известили бы, коль помер. Нет его в Цитадели нынче. Выученики сиднем не сидят. Они в четырех стенах редко бывают. Езжай, нечего тут рыдать. Не схоронили еще никого.