Читать книгу "Эта сладкая голая сволочь - Тамара Кандала"

– Есть вещи поопаснее. – Григорий-Гарри берет письма и целует женщине руку. – Будем надеяться, – говорит он, кивая на телеэкран, – что времена меняются к лучшему и вы, чем черт не шутит, сможете когда-нибудь увидеться.

– Вряд ли, – качает головой женщина. – «Ребята», с которыми он связался, ничего не прощают. Для них нет срока давности.

Серафима Романовна провожает мужчину к выходу.

За их спинами приоткрывается одна из дверей в коридоре. Чьи-то глаза провожают обоих.

Та же лестничная площадка, перед той же дверью

Несколько человек в штатском стоят перед дверью, изучая таблички с именами жильцов. Потом один из них уверенно звонит.

Серафима Романовна открывает дверь. Она в ночной рубашке с распущенными волосами, явно со сна.

– Сорочина? Серафима Романовна? – уточняет тот, кто звонил.

– Да...

– Собирайтесь, пойдете с нами...

– Куда? В чем дело? Сейчас ночь! И у нас не тридцать седьмой год...

– Быстро, быстро, мамаша! Без разговоров!

Длинный коридор одного из зданий КГБ

Сорочина, наспех одетая, с кое-как убранными волосами, идет по коридору в сопровождении двух мужчин. Заметно, что она изо всех сил старается держать спину прямо.

Они останавливаются перед дверью, на которой висит начищенная табличка:

М.П. ПИРОГОВ

Начальник отдела

Один из сопровождающих стучит в дверь. Из-за нее доносится голос:

– Войдите...

Сопровождающий открывает дверь. Сорочина входит.

Михаил Петрович поднимается из-за большого стола. Он изображает дружескую улыбку.

– Входите, входите, Серафима Романовна... – Пирогов делает жест сопровождающим: – Вы свободны.

Сорочина нервно запахивает на себе шерстяную кофту.

– Я ничего не знаю. А если бы и знала, все равно бы вам не сказала, – говорит она с вызовом. – Мне терять нечего. А до сына моего вы, похоже, добраться не можете...

– Не сомневайтесь, доберемся... Не до таких добирались... Да вы садитесь... садитесь... – говорит Пирогов, продолжая улыбаться.

Комната С.Р. Сорочиной в коммуналке

Сквозь большое окно пробиваются первые лучи солнца. В комнате все перевернуто вверх дном. Фотография матери и сына с разбитым стеклом валяется на полу, повсюду выброшенное из шкафа белье, разбросанные книги.

Серафима Романовна беспомощно стоит посреди бедлама.

Наклоняется, чтобы поднять фотографию.

Ей становится плохо. Она прижимает руку к горлу и, всхлипнув, оседает на пол.

Глава 9(черно-белая)

Примерно то же время. Португалия. Дорогой район Лиссабона

Яркий солнечный день. В расплавленном воздухе парят запахи моря, смешанные с дымом горящего где-то в отдалении мусора. Широкая улица, обрамленная пальмами, по обе стороны белые виллы. Из окон одной из них слышатся напевные звуки фадо.

Черный «мерседес», в котором просматриваются два мужских профиля, припаркован на стоянке. С нее видны сразу несколько ослепительно сияющих вилл с яркими мозаичными вкраплениями на фасадах.

Типы из «мерседеса» не прячутся. Наоборот, время от времени выходят покурить, как бы привлекая к себе внимание. Оба с накачанными мускулами, в рубашках с короткими рукавами и темных очках, карикатурно похожие друг на друга и на героев дешевых детективных сериалов.

В окне одного из домов поднимается штора. Появляется женщина. Она встречается взглядом с сидящим за рулем человеком. Штора медленно опускается.

Вера опускает штору. Внимательно, как бы прикидывая что-то, оглядывает комнату, в которой находится. Только необходимое – стол, стулья, большой диван, телевизор. Разбросаны детские игры – железная дорога, конструктор, машины.

Слышен звук быстрых детских шагов. В комнату вбегает мальчик лет четырех, в ковбойской шляпе, с игрушечным пистолетом. Останавливается посреди комнаты, заглядывает под стол, делая вид, что кого-то ищет.

– Ну где же папа?! – говорит он по-английски. – Хочу торт со свечами! И живую собаку!

– Папа вот-вот будет, Митенька, – успокаивает ребенка Вера, тоже по-английски. – Он помнит, что сегодня твой день рождения.

– Ты говоришь это целый день, – капризно отвечает малыш, топая ногой для подтверждения своих слов. – Жду, жду... Скоро ужин и спать... Ты обещала... – Он убегает.

Вера садится на диван, закрывает ладонями лицо.

– Господи, когда кончится этот кошмар! – произносит она.

Чувство, завладевшее ее существом, – страх. Неописуемый. Животный. До рвотных спазмов и медвежьей болезни. Страх заглушала только хорошая порция алкоголя. Железные пальцы, державшие ее за горло, размыкались. Приходили усталость и слезы. Она плакала от многолетнего одиночества, хотя у нее были муж и ребенок. Плакала от невозможности делать простейшие вещи: говорить на родном языке, даже с сыном; жить в безопасности; иметь подружек, болтать ни о чем, сидя в кафе; завести кота, который согревал бы ее (безмужнюю при живом муже) в постели. Немыслимая роскошь.

Разве этого она хотела, разве так она представляла будущее, когда решилась на этот шаг! Жить с любимым человеком в свободном мире, путешествовать, распоряжаться своей жизнью по собственному желанию – ради этого она бросила все и пошла, как слепая за поводырем, за Савелием.

Вместо этого она моталась из страны в страну, из города в город, в страхе, готовая все бросить и опять бежать неизвестно куда.

Савелий не бывал дома неделями, месяцами, в свои дела ее никогда не посвящал, как он говорил, для ее же собственной безопасности, с сыном запрещал общаться по-русски, чтобы не было потом лишних вопросов в школе. «У него еще будет время выучить родной язык», – говорил Савелий.

Да способен ли он вообще любить? Смерть матери – и та не произвела на него впечатления. Если у Савелия и были какие-то чувства, Вере он их не показывал. Разве что оттаивал при виде сына. Но Вере казалось, что и эта любовь была умозрительной, как оправдание: «Сын вырастет свободным человеком в свободной стране».

Как будто свобода вообще существует... Любить или быть любимым – уже рабство. Савелий выбрал «свободу» и попал в новое рабство. Бросил одних хоязев – нашел других. Или они его нашли. Какая разница? Чем они лучше тех, от кого он сбежал? Платят больше? Прикрывают лучше? Борются за более «правильные» идеалы? Или методы у них другие? Ну, может, руки не по локоть в крови, а по запястье.

Ей-то, Вере, плевать на это.

Она никакой свободы не выбирала – она выбрала жизнь с любимым человеком. И что? Жизнь сломана. Человек, которого она любила, оказался хорошо организованной умной машиной. Сын растет без отца. Из красивой веселой женщины она превратилась в тварь дрожащую.