Читать книгу "Несчастливой любви не бывает - Галина Артемьева"

– Ну вот видишь! Она не понимает твоих страданий, а ты не понимаешь проблем своих детей. Это же закономерно. Зачем все время оглядываться на детство, на прошлое, на то, чего не вернешь?

Варя поняла, что поневоле ввязалась в психотерапевтическую по сути своей беседу. Барри просто устала на своей работе молчать и слушать невротическую трескотню клиентов-эгоистов, ей понадобился слушатель «на новенького». Теперь она выговорится, опустошит свою собеседницу и поедет полная сил в свой дом на океане. В этом случае главное, не переступая приличий, уйти в себя, перестать слушать чужие никчемные речи.

Барри пока молчала. Думала. Плюхала ногами по воде.

– Знаешь, – говорит она вдруг задумчиво, – ты ведь права! Я просто почему-то не думала в таком ракурсе. Надо же, как ты нестандартно мыслишь. Нас вот учат ни в коем случае не осуждать себя. Всегда находить, в чем ты прав, и развивать эту тему. Себя корить нельзя, чтобы комплексы не развивались.

– Вот чего я не выношу, – не выдерживает данное себе обещание помалкивать Варя, – так это бла-бла-бла о комплексах. И еще о том, кто лузер, а кто нет. Вот объясни ты мне, пожалуйста, что вы все к этому слову прицепились, почему все его так боятся?

– Лузер – это человек потерянный. Для общества, для жизни. Неуспешный, несостоятельный, деньги делать не может, достойную жизнь вести не может. Его все обгоняют, он не движется вперед.

– А вот может быть такое, что окружающие считают человека лузером, а он доволен своей жизнью вполне?

– Чем он может быть доволен, если у него нет денег и никакой самореализации?

– Ну, может же человек радоваться просто тому, что он есть. Наслаждаться вот океаном, небом, деревом, солнцем. Зарабатывать немного на пропитание и кров и жить просто ради жизни, а не ради материальных благ.

– Если все так будут, мир остановится.

– А если все будут молиться на денежные знаки, мир полетит в тартарары.

– Шит! Шит! Дерьмо! – вдруг вопит Барри.

Океан подкрался и окатил ее по колено.

– Брюки изгажены, – сетует Барри беспомощно.

– Это всего лишь вода.

– Останутся полоски соли.

– Ну постираешь.

– Да, но сейчас… Как мы кофе пить будем? Стыдно перед людьми.

– Что тут стыдного? Ну влажные брюки после прогулки, только и всего.

– О! Какая же ты счастливая! Как у тебя все просто!

Они некоторое время бредут молча. Видно, что Барри вовсю работает над собой. Перезагружается на позитив.

– Скажи мне, – начинает она наконец торжественно, – как теперь обстоят дела со свободой в России?

Любимый вопрос. Прямо козырного туза подбросила. Крыть, думает, нечем. Ждет, наверное, жалоб и покаяния.

– А как обстоят дела со свободой в Америке? – невинно спрашивает Варя.

– Мы – свободная страна! – воодушевленно декларирует Барри.

– А это как?

– Ну, я всегда могу сказать все, что думаю, даже самое негативное, о своем президенте, о конгрессе, сенаторе. Мне за это ничего не будет. Меня не посадят в тюрьму, меня не станут преследовать. Я, например, запросто, хоть сейчас могу заявить: «Буш – дерьмо!»

– Заяви, – соглашается Варя.

– Буш – дерьмо!!! Долбаный Буш – дерьмо!!! – кричит Барри зычно в сторону океана.

Работает она честно. Не только океан, но и группа обкуренных молодых латинос, валяющихся на песочке, томно переводят свои черные очи в сторону женщин.

Барри оживлена. Разрядилась.

– Теперь давай ты. Кричи про своих все, что думаешь. У нас можно.

– Свобода выбора?

– Да!

– Тогда я не буду кричать.

– Почему? Тебе страшно? – жалостливо спрашивает Барри.

– Мне просто не хочется кричать то, что я не думаю. Если хочешь, могу, конечно, крикнуть: «Буш – дерьмо», но эту мысль ты только что провозгласила.

– А ваш президент что – кусок золота? – обиженно подстрекает Барри.

– Я ему не судья. Почему вам здесь так хочется, чтобы мы были всем недовольны? Есть вещи, которые я принципиально не буду делать. Например, говорить о своей родине чужакам. Зачем? У нас считается позорным говорить гадости о родителях. Родину мы зовем матерью. Даже если мать несправедлива, недобра, я не стану жаловаться кому бы то ни было. Постараюсь принять все как есть.

– Это ваша пропаганда так вас настраивает, – понимающе качает головой Барри.

– А давай о вашей пропаганде, а? У вас любимое слово – свобода. Но я, как первый раз к вам попала, почему-то подумала – тюрьма. Тюрьма с очень, правда, гуманным режимом содержания узников. Вы же рабы денег и уровня жизни. Дома, купленные в долг, до конца жизни выплачивать. Машины в долг. Вы должны работать как проклятые, чтобы раздать долги. Потому что, если не сможете платить, вас вышвырнут из жизни. Ваше главное достижение – купить. То, что есть у кого-то, но еще нет у вас. И потом опять купить. И опять. Свобода купли-продажи. Продажи себя для покупки ненужных вещей, которые тебя заставляют считать необходимыми.

– Но что для тебя свобода? Тебе не нужна критика президента, ты осуждаешь рыночные отношения. Что же, по-твоему, главное для человека?

Трудный вопрос. Она, Варя, все время обсуждала его с океаном. Получалось то так, то эдак.

– Я не уверена, но в последнее время мне кажется, что человеку главное – понять, что он не царь зверей, не венец творения. Он слаб и беспомощен перед законами жизни. Но в его власти хотя бы попытаться оставить после себя как можно меньше мусора – и в материальном, и в метафизическом смысле.

Тяжко формулировать на чужом языке. Да и вообще – о чем говорить? Пустое все, тысячи раз обговоренное.

Однако Барри так не считает. Она воодушевлена.

– Ты такое говоришь! Я сегодня буду много думать. Я начну учить русский. Я знаю три языка: английский, испанский и иврит. Это много. Но я давно мечтала о русском. Мои предки из России. Уплыли в Америку в начале того века, в 1904-м. Отец у меня мог говорить по-русски, мать понимает кое-что. Я хочу читать ваши книги, понять, что там такое осталось, что не взяли с собой оттуда прадеды.

Раз оставили, значит, было не нужно. Ну и успокойся, Барри, живи с чем есть. Варя жутко устала. Праздность и пустословие утомили. Почему, когда одна бредешь вдоль бесконечной воды, чувствуешь, что не зря истекается время?

Самое время выпить под занавес кофе и попрощаться.

– Мы ни о чем толком не поговорили, – сетует Барри напоследок, – мне еще о стольких вещах хочется спросить.

На следующий день Варе опять приносят букет противоестественных цветов. «Спасибо за подаренное мне время, – пишет Барри, – я этого никогда не забуду». И снова делается жалко ее, и снова приходится соглашаться на встречу.