Читать книгу "Замуж за "аристократа" - Маша Царева"

Катя хотела броситься за ними, но Олег остановил ее.

– Нельзя, малыш, – тихо, но твердо сказал он.

– Но я не могу оставить ее одну, – возмутилась Катя.

– Нет. Не ходи туда. Тебе нельзя оказаться замешанной в этой истории. Это тебе повредит. А к Марине ты сможешь съездить и завтра утром.

– Ты прав, – вздохнула Катя, – и все-таки это кошмар…

– Выше нос. Внимание, к нам приближается журналист. Соберись. Если будет спрашивать о Марине, скажи, что вы давно не общаетесь. И вообще малознакомы.

– Хорошо, – прошептала Катя.

Но журналиста Голицына не интересовала. Оказывается, он вообще только что прибыл и не успел на любительский стриптиз стареющей актрисы. Его интересовала сама Катя.

– Екатерина Павловна, можно сфотографировать вас для журнала «Мир звезд»? – вежливо поинтересовался он.

Хорошо, что он догадался спросить разрешения, а не сфотографировал ее, погруженную в мрачные мысли. Хорошая получилась бы фотография – как раз для обложки! Кинозвезда с траурной физиономией – словно камера поймала ее не на презентации, а на похоронах.

– Конечно-конечно.

– Вы знаете, там прибыла Илзе Лиепа. Может быть, снять вас вместе? Хорошо получится. Она в шоколадном. Вы в бежевом.

– Можно и с Илзе, – рассеянно разрешила она.

– А потом с Кларой Новиковой. И еще с Оксаной Пушкиной, – оживился очкарик. Помолчав, он бесхитростно объяснил: – Мне редакторша велела набрать как можно больше знаменитых лиц.

И Катя послушно позировала. Одна, со своей книгой в руках. В обнимку со знаменитыми гостями. С Саней, с Олегом. И снова одна.

К концу вечера у нее разболелась голова.

– Наверное, я устала от общения, – тихонько шепнула она Олегу, – приходится со всеми болтать, давать интервью, комплименты выслушивать, подписывать книги. Ничего не поделаешь, рекламная акция. А от фотовспышек у меня вообще в глазах рябит.

– Ты держишься изумительно, – он сжал ее ладонь, – я тобой горжусь. Хочешь аспирин? У меня с собой есть.

Она с благодарностью на него посмотрела.

– Знаешь, Олег, а теперь ведь все про нас с тобой всё знают.

– Что именно? – смутился он.

– Ну, ведь в моей книге написано все про наши отношения. Как познакомились, как поженились. Даже про наш первый секс.

– Ты же у меня простофиля. – Он погладил ее по щеке, но Катя инстинктивно отстранилась – а вдруг смажет грим? – Написала всю правду. Надо было что-нибудь такое придумать…

– Какое?

– Ну… Такое…

– Например, что ты выкрал меня из гарема арабского шейха, где я была его любимой женой?

– Было бы неплохо, – Олег засмеялся, – хотя у нас было не хуже. Правда ведь?

– Идем к гостям, на нас уже смотрят, – смутилась Катя.

– Нет, ты скажи, правда? – Он удерживал ее за локоть и не давал уйти.

– Правда… Правда, – задумчиво улыбнулась она.

…Санечка Лавров был одним из последних гостей, покинувших в тот вечер клуб «Ностальгия». Надо сказать, он устал не меньше своей знаменитой матери. Многочисленные журналисты и его не обошли вниманием. Некоторые из них интересовались им самим и планами. Но большинству было интересно узнать новую сплетню о Кате Лавровой – так сказать, почти из первых рук.

– Скажите, до того как была опубликована эта книга, вы знали, что ваш отец – никому сейчас не известный режиссер Федор Мордашкин, с которым ваша мать была близка всего один раз в нетрезвом состоянии? – спросила его интеллигентная с виду немолодая телевизионщица.

– Мне все равно, кто мой отец биологический, – с вежливой улыбкой отвечал Саня, хотя больше всего на свете в тот момент ему хотелось вылить ей в лицо содержимое своего фужера: может быть, ледяные брызги шампанского отрезвили бы зарвавшуюся мадам. – Настоящим отцом стал для меня Олег, мамин муж.

– А вам не было стыдно за свою мать, когда вы прочитали эту книгу? – настаивала журналистка.

Видимо, она рассчитывала, что Саня либо начнет клеймить Катю, либо разозлится и нахамит в телекамеру, и тогда скандальный материал и соответственно высокий гонорар журналистке обеспечены. Но Сане отлично были знакомы телевизионные штучки. Поэтому ничего, кроме постных обтекаемых фраз, эта стерва из него не вытянула.

– Наоборот, сейчас я еще больше горжусь своей мамой, – невозмутимо улыбнулся он. – По-моему, надо быть по-настоящему отважным человеком, чтобы решиться такое опубликовать.

Саша заметил, что за спиной противной журналистки стоит Катя, внимательно слушая и довольно улыбаясь его словам. Катя души в нем не чаяла, он был именно таким сыном, о котором мечтала бы любая мать, – вежливым, любящим, предупредительным.

Знала бы она… Если бы только знала. Саня вздохнул.

К вечеру он почувствовал себя окончательно разбитым. Мельком взглянув на себя в зеркало, он с досадой констатировал, что выглядит не лучшим образом. Еще несколько часов назад на его щеках цвел безмятежный розовый румянец, а сейчас лицо приобрело землисто-серый, как у покойника, оттенок.

Затравленно оглянувшись на Катю, он незаметно проскользнул в мужской туалет. Закрылся в одной из кабинок, проверил, исправен ли замок.

Все, можно начинать. Из внутреннего кармана своего стильного льняного пиджака Санечка извлек небольшой непрозрачный сверток. Непрозрачный – это чтобы, если сверточек ненароком упадет на пол, с независимой улыбкой подобрать его – так, словно ничего такого в нем и не лежит.

Саня сел на крышку унитаза и принялся развертывать бумагу – осторожно и бережно, словно распеленывая грудного младенца. На колени его выпал небольшой резиновый жгутик, шприц, обломок алюминиевой ложки, микроскопический пакетик с белым порошком, похожим на первосортную манную крупу, и дешевая пластмассовая зажигалка.

Как опасно было таскать все это с собою! Даже неискушенному человеку сразу бы стало ясно, что это такое. Санечка Лавров носил в своем кармане пятилетний тюремный срок (пятилетний – с учетом маминых денег и связей, простой же смертный мог бы загреметь и на десять лет, если бы посмел разгуливать по городу с таким количеством первоклассного героина в кармане).

Конечно, заветный сверточек покоился в его кармане не всегда – только если Санечка покидал свою квартиру больше чем на полдня. А такое в последнее время случалось крайне редко. Он не был прожженным тусовщиком, нередко игнорировал презентации и премьеры, а потому пользовался славой домоседа.

Кончиком ногтя он поддел пакетик, миниатюрная горсточка порошка высыпалась в ловко подставленную алюминиевую ложку. Санины движения были привычными, машинальными. Не в первый раз ему приходилось, воровато озираясь, закатывать рукав наимоднейшего льняного пиджака. Не в первый раз он затягивал зубами на предплечье резиновый жгут. Не в первый раз топил порошок на скудном пламени зажигалки и, морщась от боли, искал свежее место на покрытых синяками локтях.