Читать книгу "Пять минут прощания - Денис Драгунский"

– Вот всюду возникают теперь эти общества трезвости…

Он сдвинул брови:

– Какие общества?

– Общества трезвости…

– То есть это когда собираются, чтобы водки не пить? Вздор. Чтобы не пить, незачем собираться. А уж если собираться, то надо пить».

«Освобождение Толстого», глава VI

это сладкое слово «дискурс» У СВЕТОФОРА

Иногда случайно слышишь разговор людей, с которыми оказался рядом. В троллейбусе, например, на эскалаторе метро или просто в густой толпе, когда все медленно протискиваются куда-то.

Разговаривают на публике – именно беседуют, болтают, треплются – чаще всего молодые люди. Совсем молодые, даже, можно сказать, маленькие. Студенты и школьники.

Еще лет десять – пятнадцать назад было понятно, о чем они.

Сейчас – нет. Почти нет.

Я не о гаджетах и девайсах, не о примочках и фенечках, не о музыке и спорте. Не в том дело. Лет десять – пятнадцать назад через несколько фраз, через несколько секунд становилось ясно, о чем речь. О школе, о музыке, о мальчиках-девочках и т. п. Примерно вырисовывался предмет разговора: о встрече с общими знакомыми, о ссоре, о покупке, о кино, о планах на выходные…

Сейчас разговаривают как-то иначе.

Стою у светофора на Ленинском. Светофор длинный. Семьдесят секунд.

Рядом две девчонки.

Одна очень пылко говорит:

– Ну, вообще, я не поняла, чего это он, я даже не знаю, зачем это он, но он это неправильно, конечно, сама видишь, как это неправильно, вот так вот, как он, потому что вообще так не надо делать, и я вообще не поняла, почему это он.

Другая рассеянно отвечает:

– Наверное, он вообще.

Первая резко возражает:

– Ну и что, я тоже вообще, и ты вообще, и все вообще (косится на меня, наверное, хочет сказать: «И дедушка тоже вообще»), подумаешь, если так смотреть, то тогда вообще все будут, как я даже не знаю просто!

Вторая сочувственно соглашается:

– Наверное, он всегда такой вообще, а тогда чего он теперь, не поняла.

И вот так все семьдесят секунд, пока горел красный.

Зеленый зажегся, они побежали.

Кто это он, который вообще? Мальчик-кавалер-любовник? Учитель-преподаватель? Начальник в офисе? Родственник? Министр образования господин Фурсенко со своим чертовым ЕГЭ? Продавец в ларьке, который раньше продавал пиво, а сейчас закобенился и говорит «паспорт покажи»? Или любимый артист, который бросил жену, тоже любимую артистку?

Казалось, что они сами мучились, захлебываясь пустыми горячими словами, пытаясь пробиться к смыслу, к содержанию.

Или мне так показалось?

Или мне вообще всё это показалось?

между камнем и водой ПОПЫТКА СПАСТИСЬ

Городок с высоты полутора километров, в вырезе бурого острова, маленький, тесно зажатый между горами и морем, рябь желто-белых домиков на самом краю тусклой воды, заштрихованной ветром.

– Что там за жизнь, что там за люди? – думала Наташа Максимова.

Как везде в таких городках: усталые, пыльные, потные, злые. Мосластые мужики и некрасивые бабы. Бьются за свой домик, садик, лодку, лавчонку. За свой несытный обед, за свое скучное счастье.

– А кто-то снизу глядит, – думала Наташа Максимова, – глядит, запрокинув голову, на белый самолет в горячем небе, на едва видные точки окошек и думает: что там за люди, в этом самолете?

Тоже усталые и злые. Дряблые мужики и раскрашенные бабы, бьются за свои квартиры и машины, за смертоносную жизнь в гремящем и удушливом городе. За свой короткий отпуск, за свою кургузую удачу.

Наташа Максимова ненавидела жить ползком. Полметра вперед или полшага назад, взяла ипотеку или срезали бонусы, какая тоска. Хотелось или сказочно разбогатеть, или рухнуть в страшную нищету. Чтоб сердце колотилось от восторга или ужаса.

Поэтому, когда летчик под отчаянные вопли пассажиров все-таки посадил самолет на кромке залива, Наташа сделала все по инструкции: снимай туфли, прыгай на аварийный трап, съезжай вниз, беги прочь.

Она долго бежала босиком, не оборачиваясь на взрыв и дым. Ногам было больно. За скалистым мысом была новая бухта. Вдали виднелась деревня с белыми домиками, с лодками у причала. Наташа села на камень. Сняла и бросила в сторону изодранные колготки. Потом сняла блузку, расстегнула и выбросила лифчик. Снова надела блузку. Стало гораздо удобнее.

По берегу к ней шел мужчина, смуглый и черноусый, в широких штанах и расстегнутой рубахе. Наташа прикрыла глаза и представила себе, как он приведет ее в свой домик. Велит пожарить рыбу. Кинет одеяло на топчан. Настанет быстрая южная тьма. Его горячий рот будет пахнуть луком и вином. У него будут жесткие волосатые руки.

И она начнет с наслаждением забывать свою прошлую жизнь.

Мужчина стоял перед ней, босой и прекрасный.

– Пойдем, – сказала она и протянула ему руку.

Он достал мобильник и вызвал полицию.

Всего спаслось сорок два человека из двухсот тридцати.

Миша Максимов, муж, встречал ее с цветами.

Поцеловались, он даже прослезился.

– Я знал, что ты будешь жива, что ты… – у него дрогнул голос, – что ты не оставишь меня одного, я это точно знал!

– Я тоже, – вздохнула Наташа.

в дни поражений и побед ШКАФ И КЛЯЗЬМА

– Конечно, только стеллажи! – воскликнула Тамара Петровна. – Простые белые стеллажи от пола до потолка, это ты правильно решил, это так красиво и удобно.

– Конечно, надо поехать в Грецию или, в крайнем случае, на Кипр. И ты совершенно права – надолго, минимум на две недели, а то и на три! Имеем право, третий год без нормального отпуска, – ответил Сергей Иванович.

Они обсуждали новую мебель и летний отдых.

Приятно, когда такое понимание со стороны любимого человека. Они даже поцеловались. И бросились к компьютерам. Каждый к своему. Тамара Петровна – на сайт IKEA, а Сергей Иванович – на сайты туристических агентств.

В квартире стало тихо. Только слышны были шелковистые звуки двух клавиатур и нежное кликанье мышек.

Однако Тамара Петровна хотела купить книжный шкаф.

Она терпеть не могла стеллажи, потому что они копят пыль. И потом, книжный шкаф – это красиво и романтично. Можно ставить книги в два ряда. Большие назад, а маленькие вперед. Разные золоченые томики. Вперемежку со статуэтками. Тем более что сейчас, когда все есть в Интернете, к книжным полкам не так уж бегают, как раньше.

Но мужу об этом говорить было нельзя. Для него книжный шкаф – это что-то мещанское, бабушкино-тетушкино . Какие-то подростковые комплексы, черт знает…