Читать книгу "Похитители - Уильям Фолкнер"

– Ну и жарища же там под низом, братцы, – сказал Нед. – Не пойму, как я жив остался. Уж не говоря, что все время опасаешься, как бы эта чугунная хреновина мозги не вышибла на ухабах. Да еще ждешь, что жестянка с бензином или черт-те с чем поболтается, поболтается, да и взорвется. А что, по-твоему, я должен был делать? От города отъехали всего на четыре мили. Ты бы небось отправил меня домой пешим ходом.

– А теперь десять миль, – сказал Бун. – С чего ты взял, что теперь не отправишься домой пешим ходом?

Я быстро, скороговоркой сказал:

– Ты разве забыл? Мы в двух милях от постоялого двора Уайэта. Это же все равно, что в двух милях от Бей-Сент-Луиса.

– Правильно, – радостно сказал Нед. – Не так уж и далеко.

Бун только посмотрел на него.

– Вылазь, сложи брезент, чтоб он занимал столько места, сколько ему положено, – сказал он Неду. – И заодно проветри малость, раз уж нам и дальше ехать в его компании.

– А чего ты меня так тряс и подбрасывал, – сказал Нед. – Можно подумать, я нарочно сделал неприличность, чтобы ты меня застукал.

Пока мы стояли, Бун успел зажечь фонари, теперь он обтер ноги углом брезента, и снова надел носки и башмаки, и опустил закатанные штанины, они уже подсыхали. Солнце зашло, и показалась луна. Когда мы доедем до Болленбо, будет уже самая настоящая ночь.

Насколько мне известно, Болленбо нынче рыбачий лагерь и находится он в руках выездного бутлеггера-итальянца, – выездного в том смысле, что он выезжает из Болленбо на одну-две недели раз в четыре года, пока очередной шериф не разберется в том, какова истинная воля людей, которые, как он воображает, голосовали за него; вся речная пойма, которая была некогда частью заранее обреченной феодальной мечты Томаса Сатдена и местом для охотничьего лагеря майора де Спейна, стала теперь районом осушения, – все эти первозданные дебри, где в дни юности Бун охотился (или по крайней мере присутствовал при том, как охотились его покровители) на медведя, оленя и пуму, отведены под хлопок и маис, и даже от переправы Уайэта осталось одно название[17].

Даже в 1905 году кое-какая первозданность еще сохранилась, хотя большая часть оленей, и все медведи, и пумы (и майор де Спейн с его охотничьей свитой) исчезли; паром тоже, и теперь мы зовем переправу Уайэта – Железный мост, железный с большой буквы, потому что это был первый и, по слухам или на самом деле, в течение нескольких лет единственный железный мост у нас в Йокнапатофском округе. Но в давние годы, во времена наших здешних вождей племени чикасо[18]– Иссетибехи, и Мокетуббе, и узурпатора-цареубийцы, именовавшего себя Дуумом, – когда объявился первый Уайэт, и индейцы показали ему переправу, и он построил лавку и паром и назвал переправу в свою честь, это была не только единственная переправа на много миль вокруг, но и главный порт: лодки (а зимой, при полой воде, даже маленький пароходик) подходили прямо к двери уайэтовского дома, доставляя из Виксберга виски, и плуги, и неочищенный керосин, и мятные леденцы и увозя хлопок и меха.

Но Мемфис был ближе Виксберга, даже если добираться на мулах, и люди построили дорогу, по мере возможности прямую, от Джефферсона до южной излучины, куда доходил паром Уайэта, и дорогу от северной пристани до Мемфиса, тоже по мере возможности прямую. И тогда хлопок и прочие товары начали прибывать и отбывать этим путем, и тянули их мулы или волы, и тут, откуда ни возьмись, возник великан без роду без племени, называвший себя Болленбо; одни поговаривали, что он взаправду откупил у Уайэта маленькое, темное, до той поры мирное однокомнатное сочетание жилья с лавкой, а заодно и какую ни на есть претензию Уайэта на старую переправу чикасо; другие же говорили, что Болленбо просто намекнул Уайэту, что он (Уайэт) очень засиделся тут и пора бы ему отодвинуться от реки на четыре мили и стать фермером.

Как бы там ни было, Уайэт так и сделал. И его доселе убаюканное глушью отшельничье жилище превратилось поистине в бойкое место: ночлежный дом, закусочная и пивная для проезжих фрахтовщиков и местных артелей погонщиков с чугунными головами и кулаками, встречавших фургоны по обеим сторонам долины уже с двумя, тремя, а то и четырьмя свежими упряжками мулов, чтобы с руганью дотащить эти тяжелые фургоны до парома по эту сторону реки и от парома взгромоздить на крутой откос по ту сторону. Бойкое место. И те, что появлялись там, были настоящие мужчины. Но все-таки просто дюжие мужчины, не больше, пока полковник Сарторис (я имею в виду не банкира с его липовым званием, доставшимся ему отчасти по наследству, отчасти в силу привычки, который был повинен в том, что мы с Буном находились в эту минуту именно там, где находились; я имею в виду его отца, настоящего полковника Конфедерации Южных Штатов, – вояку, государственного деятеля и политика, дуэлянта, а по словам двоюродных и троюродных племянников и внуков некоего юнца[19]двадцати одного года из Йокнапатофского округа – еще и убийцу) не построил в середине 70-х годов свою железную дорогу и не уничтожил это бойкое место.

Но только не лавку Болленбо, уж не говоря о самом Болленбо. Явились вереницы фургонов и выжили с реки лодки, и название «Переправа Уайэта» сменилось названием «Паром Болленбо»; явились железные дороги и отобрали тюки с хлопком у фургонов, а тем самым и паром у Болленбо, но и только; за сорок лет до этого, в малоприметной истории с торговцем Уайэтом, Болленбо доказал, что вполне способен подстеречь волну будущего и оседлать ее; теперь, в лице своего сына, такого же великана, который в 1865 году вернулся (как говорили) в пальто, подбитом листами неразрезанных банкнот Соединенных Штатов, из (как он говорил) Арканзаса, где (как он говорил) служил в летучем кавалерийском отряде и с почетом вышел в отставку, причем фамилии командира он так никогда и не мог припомнить, он (Болленбо-старший) доказал, что не потерял в сыне ничего из своей былой ловкости, и сноровки, и ясновидения. В прежние времена люди, проезжая мимо постоялого двора Болленбо, останавливались там на одну ночь, нынче они ехали к Болленбо всегда ночью и чаще всего в спешке, стараясь дать Болленбо как можно больше времени на то, чтобы припрятать на болотах лошадь или корову, прежде чем нагрянет закон или владелец. Закон, потому что, кроме толп обозленных фермеров, шедших по следам своих пропавших лошадей и коров – следам только в одну сторону, – и шерифов, шедших по следам убийц, по крайней мере один федеральный сборщик налогов тоже оставил там свои следы и тоже только в одну сторону. Потому что если Болленбо-прежний всего-навсего продавал виски, нынешний еще и гнал его: он теперь держал то, что прикрывается благопристойным, удобным названием танцевального заведения, и к середине 80-х годов оно на мили вокруг стало олицетворением любой мерзости и гнуси; священники и пожилые дамы даже пытались выдвигать в шерифы тех, чья политическая платформа сводилась бы к изгнанию Болленбо, его пьянчуг, и музыкантишек, и игроков, и девиц за пределы Йокнапатофы, а буде возможно, и за пределы штата Миссисипи. Но Болленбо и всё, что его окружало – конюшня, храм увеселений, назовите как хотите, – нас, непричастных, не тревожили: они никогда не вылезали из своей цитадели, а идти туда никто никого не принуждал; к тому же новая профессия Болленбо, его новая ипостась, была более чем доходна, и по округе пронесся слушок, что таким, у кого прицел и честолюбие не идут дальше кражи какой-нибудь страдающей шпатом лошаденки или яловой телки, там больше делать нечего. Так что люди благоразумные просто оставили заведение Болленбо в покое. В число таковых, естественно, входили шерифы, люди не только благоразумные, но и семейные, в чьей памяти жив был пример федерального сборщика налогов, не так давно исчезнувшего в том направлении.