Читать книгу "Последнее искушение Христа - Никос Казандзакис"

Мария вздохнула. «Горе матери, родившей сына, не похожего на других…» — подумала она, — но вслух не произнесла ни слова.

Старец наклонился к Марии, снизил голос, уста его пылали:

— Радуйся, Мария, Бог всемогущ, непостижима воля его. Может быть, сын твой…

Но тут злополучная мать громко воскликнула:

— Сжалься надо мной, старче. Неужели пророк? Нет, нет! Даже если Бог предначертал это, пусть Он сотрет начертанное! Я хочу, чтобы он был человеком как все, ни больше и ни меньше, — таким как все. Чтобы он, как некогда его отец, мастерил квашни, колыбели, плуги, домашнюю утварь, а не так, как теперь, — кресты, на которых распинают людей. Чтобы он взял в жены дочь доброго хозяина из честной семьи, с хорошим приданым, чтобы жил в достатке, имел детей и каждую субботу все мы — бабушка, дети и внуки — ходили на прогулку, а люди с восхищением смотрели бы на нас.

Раввин поднялся, тяжело опираясь на посох священника.

— Мария, — сказал он строго, — если бы Бог слушал матерей, мы бы погрязли в беспечности и благополучии. Подумай как-нибудь наедине с собой о том, про что мы говорили.

Раввин повернулся к брату, чтобы пожелать спокойной ночи, а тот устремив в пустоту взгляд стеклянных осоловевших глаз и высунув язык, пытался заговорить. Мария покачала головой.

— Он старается с самого утра, но все напрасно, — сказала Мария, подошла к мужу и вытерла слюну с перекошенных губ.

Раввин простер уж было руку, чтобы пожелать спокойной ночи и Марии, но в это мгновение дверь бесшумно отворилась, и на пороге появился ее сын. Его лицо сияло во тьме, а волосы были схвачены окровавленной повязкой. Стояла, уже ночь, и поэтому не было видно ни его покрытых пылью и кровью ног, ни крупных слез, все еще бороздивших его щеки.

Он переступил через порог, быстро огляделся, вокруг, увидел раввина, мать и стеклянные глаза отца в темноте.

Мария хотела было зажечь светильник, но раввин остановил ее.

— Погоди, — тихо сказал он. — Я поговорю с ним. Раввин совладал с сердцем, подошел к юноше.

— Иисусе, — нежно сказал раввин тихим голосом, чтобы не слышала мать.

— Иисусе, дитя мое, доколе ты будешь противиться Ему?

И тогда раздался дикий крик, от которого содрогнулась хижина:

— До самой смерти!

И тут же юноша рухнул наземь, словно все силы покинули его. Он навалился на стену и, задыхаясь, тяжко ловил ртом воздух. Почтенный раввин снова попытался было заговорить с юношей, наклонился к нему, но сразу же отпрянул, словно жаркое пламя обожгло ему лицо.

«Бог пребывает вокруг него, — подумал раввин. — Бог, который не позволяет никому приблизиться. Лучше уйти!»

Погруженный в раздумья, раввин ушел, закрыв за собой дверь, а Мария все не решалась зажечь свет, словно какой-то зверь притаился внутри. Она стояла посреди дома, прислушиваясь, как отчаянно сопит муж, а рухнувший наземь сын в ужасе втягивает в себя воздух, словно задыхаясь, словно кто-то душит его. Кто душил его? Вонзив ногти в щеки, несчастная снова и снова задавала один и тот же вопрос, сетуя на Бога.

— Я мать! — кричала она. — Неужели Ты не сжалишься надо мной?!

Но никто не ответил ей.

И вот, когда слух застывшей в молчании Марии ловил, как содрогается каждая жилка в ее теле, раздался дикий ликующий крик. Паралитик совладал с языком, и перекошенный рот произнес наконец по слогам целое слово, прокатившееся эхом по хижине:

«А — ДО — НА — И!»

Произнеся это слово, старик тут же погрузился в глубокий, свинцовый сон.

Мария наконец решилась, зажгла светильник, затем подошла к очагу, опустилась на колени и подняла крышку кипящего глиняного горшка, чтобы посмотреть, достаточно ли там воды и не нужно ли добавить соли…

Глава 6

На небе брезжил свет. Назарет все еще спал и видел сны, у изголовья его звенела Денница, а лимонные деревья и финиковые пальмы обволакивала розово-голубая вуаль. Стояла глубокая тишина. Черный петух еще не прокричал.

Сын Марии открыл дверь. Вокруг глаз у него были синие круги, но рука была тверда. Он открыл дверь и, даже не обернувшись, чтобы взглянуть на мать и отца, даже не затворив за собой дверь, навсегда покинул отчий дом. Он сделал несколько шагов и остановился, словно услышав чьи-то шаги, тяжело ступавшие вместе с ним.

Юноша оглянулся. Никого. Он затянул кожаный с гвоздями пояс, надел поверх волос повязку с красными пятнами и пошел по узеньким извилистым улочкам. Какой-то пес жалобно залаял на него, почуявшая приближение света сова испуганно вспорхнула над головой. Он торопливо прошел мимо запертых домов, вышел в сады на околице. Самые ранние пташки уже начинали щебетать. Старик на баштане вращал рычаг колодца, доставая воду. Начинался день.

Ни котомки, ни посоха, ни сандалий. А путь был далек. Нужно было миновать Кану, Тивериаду, Магдалу, Капернаум, обойти вокруг Геннисаретское озеро и углубиться в пустыню… Он слышал, что там есть обитель, в которой живут честные и простые люди, носящие белоснежную одежду. Они не едят мяса, не пьют вина, не прикасаются к женщине, а только молятся Богу, изучают травы и исцеляют телесные недуги. Ведомы им и тайные заклинания, которыми исцеляют душу от демонов. Сколько раз, вздыхая, рассказывал ему об этой святой обители его дядя раввин! На одиннадцать лет обрел он там уединение, славя Бога и исцеляя людей, но однажды, на беду, им овладело искушение, ибо и оно всесильно: он увидел женщину, нарушил непорочную жизнь, снял белую рясу, женился и произвел на свет — так ему и надо! — Магдалину. Бог по справедливости наказал отступника!

— Уйду туда и спрячусь у Него под крылом… — шептал Сын Марии, ускоряя шаг.

Как он радовался! Как долго и страстно желал он с тех пор, когда ему исполнилось двенадцать лет, покинуть родителей и отчий дом, бросить камень через плечо и избавиться от материнских наставлений, отцовского стона и ничтожных, изматывающих душу повседневных забот! Отряхнуть прах человеческий с ног и уйти, бежать в пустыню! И сегодня он наконец рванулся, бросил все, вырвался из круга людского, вырвался целиком из круга Божьего и обрел избавление!

Бледное печальное лицо юноши на мгновение просияло: может быть, когти Божьи столько лет терзали его как раз для того, чтобы унести туда, куда он сейчас направляется без какого-либо принуждения, по собственной воле? Может быть, его собственная воля начинает совпадать с волей Божьей? Разве не в этом состоит самый великий, самый тяжкий долг человеческий? Разве не в этом состоит счастье?

Он почувствовал облегчение на сердце. Не было больше когтей, не было борьбы и криков. О, как милосердно, словно легкий, свежий ветерок, пришел к нему на рассвете Бог и сказал: «Пошли!» Он отворил дверь, и вот… Какая умиротворенность, какое счастье!