Читать книгу "Истинная жизнь Севастьяна Найта - Владимир Набоков"

Жаль, что г. Гудман не удосужился прочесть это место, хотя сомневаюсь, что он уловил бы его внутренний смысл.

Он любезно прислал мне экземпляр своей книги. В сопроводительном письме объяснялось — слогом тяжеловесно-шутливым, долженствовавшим обозначать на письме добродушное подмигивание, — что если он не упомянул об этой книге во время нашей с ним встречи, то это оттого, что он хотел осчастливить меня сюрпризом. И тон его, и этот погромыхивающий смешок, и напыщенное краснобайство подходили для роли как бы старого друга дома, милого брюзги, который привез детям дорогие подарки. Но г. Гудман плохой актер. Он вовсе и не думал, что мне могут доставить удовольствие его книга и усердие, с которым он способствовал прославлению имени члена моего семейства. Он знал с самого начала, что книга его дрянь, как знал и то, что ни ее обложка, ни суперобложка, ни рекламное перечисление ее достоинств на суперобложке, ни, наконец, все эти рецензии и объявления в печати меня не проведут. Отчего он полагал за лучшее держать меня в неведении, несовсем понятно. Может быть, он боялся, что я могу назло ему взять да и настрочить собственную книжку и успеть перебежать ему дорогу.

Но он прислал мне не только книгу. Он приложил и обещанные счета. Здесь не место входить в эти материи. Я передал их своему поверенному, который уже познакомил меня со своим заключением. Скажу только, что неискушенностью Севастьяна в делах практических воспользовались самым безцеремонным образом. Господин Гудман никакой не литературный агент. Он просто ставит на книги, как ставят на лошадей. Он не принадлежит по праву к этой интеллигентной, честной, трудоемкой профессии. На сем остановимся; но я еще не свел всех счетов с «Трагедией Севастьяна Найта» — или, вернее, с «Комедией господина Гудмана».

ВОСЬМАЯ ГЛАВА

После смерти матери я не виделся с Севастьяном два года. За это время от него пришла всего одна открытка, с видом на обороте, да еще чеки, которые он считал своим долгом мне присылать. И вот серым пасмурным днем в ноябре или декабре 1924 года, идя по Елисейским Полям к Этуали, я вдруг увидел Севастьяна в окне одного известного кафе. Помню, что первым моим побуждением было продолжать идти своей дорогой, так больно мне было сознавать, что он не снесся со мной по приезде в Париж. Но потом я одумался и вошел. Увидел затылок Севастьяна, с его блестящими темными волосами, и опущенное лицо барышни в очках, сидевшей насупротив. Она читала письмо, и пока я подходил к ним, она с легкой улыбкой отдала его Севастьяну и сняла свои роговые очки.

— Славно, правда? — сказал Севастьян в то самое мгновение, что я положил руку ему на худое плечо. — А-а, здравствуй, В., — сказал он, поднимая глаза. — Это мой брат, мисс Бишоп. Присаживайся, сделай милость.

Она была хороша неяркой какой-то миловидностью, с бледным, слегка веснущатым лицом, чуть впалыми щеками, серо-голубыми близорукими глазами и тонкими губами. На ней был серый тайер с голубым шарфом и треугольная шляпка. Волосы у нее были, помнится, коротко острижены.

— А я как раз собирался тебе телефонировать, — сказал Севастьян, боюсь, не слишком искренне. — Я здесь, видишь ли, всего на день, а завтра назад в Лондон. Что тебе заказать?

Они пили кофе. Клэр Бишоп, часто моргая, порылась у себя в ридикюле, нашла платок и слегка прижала его к одной розовой ноздре, потом к другой. «Насморк усиливается», — сказала она и защелкнула сумку.

— Отлично, — сказал Севастьян, в ответ на естественный вопрос. — Вот только что кончил роман, и издателю, которому я его послал, он как будто нравится, судя по его обнадеживающему письму. Он даже, кажется, одобряет мое название, «Дрозд зашиб воробья», хотя Клэр оно не нравится.

— По-моему, оно звучит как-то глупо, — сказала Клэр. — А потом, птица вообще не может никого «зашибить».

— Это из известной частушки, — сказал Севастьян, чтобы мне было понятно, о чем речь[46].

— Довольно глупой частушки, — сказала Клэр. — Первое ваше название было куда лучше.

— Не знаю… Призма… Край призмы… — проговорил Севастьян. — Это несовсем то… Жалко, что мой Дрозд не пользуется успехом…

— Название, — сказала Клэр, — должно передавать расцветку книги, а не содержание.

То был первый и последний раз, что Севастьян при мне говорил на литературные темы. В таком безпечном настроении мне тоже редко случалось его видеть. Он выглядел ухоженным и подтянутым. На его белом лице, с тонкими чертами, с легкой подштриховкой на щеках (он принадлежал к числу тех бедолаг, которые вынуждены повторно бриться, перед тем как обедать в обществе других людей), не было и следа того тусклого, нездорового налета, который так часто на нем появлялся. Мне же, напротив, было неловко, слова не шли. Я чувствовал, что был тут лишний.

— А не пойти ли нам в синема, — спросил Севастьян, запуская два пальца в жилетный карман.

— Пойдемте, если хотите, — сказала Клэр.

— Га-сонн, — сказал Севастьян. Я и раньше замечал, что он нарочно говорит по-французски с завзятым британским выговором. Мы долго шарили под столом и под плюшевыми диванчиками в поисках Клариной перчатки. Ее духи были нежно-прохладного оттенка. Наконец я нашел ее — серая замша, белая подкладка, опястья фестонами. Она не спеша натягивала их, пока мы проталкивались сквозь карусельную дверь. Роста скорее высокого, с очень прямой осанкой, хорошие щиколки, туфли на низком каблуке.

— Вот что, — сказал я, — я, пожалуй, не пойду с вами в кинематограф. Ужасно жалко, но у меня дела. Может быть… Когда, собственно, ты уезжаешь?

— Когда? Нынче вечером, — отвечал Севастьян, — но я скоро опять приеду… Какой я болван, что не известил тебя загодя. Во всяком случае мы тебя немного проводим…

— Вы хорошо знаете Париж? — спросил я Клэр…

— Забыла пакетик! — сказала она, вдруг остановившись.

— Не беда, я принесу, — сказал Севастьян и пошел назад в кафе.

Мы же с ней очень медленно двинулись по широкому троттуару.

Я в смущении повторил свой вопрос.

— Да, довольно хорошо, — сказала она. — У меня здесь живут друзья, я у них гощу до Рождества.

— Севастьян замечательно хорошо выглядит, — сказал я.

— Да, пожалуй, — сказала Клэр, оглянувшись, и потом бросила на меня прищуренный взгляд. — Когда мы с ним познакомились, он выглядел человеком конченым.