Читать книгу "Лихие гости - Михаил Щукин"

Служба была не сильно хлопотной, а вся жизнь в староверческой деревне становилась Егорке все больше по душе. Еще внимательней приглядывался он к порядкам староверов и убеждался, что ничего диковинного в них нет: молятся люди своему Богу, живут, как им хочется, не грызут друг друга, работают и радуются — вольные! Нет над ними начальства, и никто им, кроме Евлампия и собственных законов, не указ. Нет, не зря так стремился сюда Пругов, называя здешнюю жизнь благодатью. Не зря.

В один из вечеров в избу прибежал Мирон и торопливо известил:

— Пошли, Евлампий зовет.

Егорка как был в одной рубахе, так и выскочил.

Жил Евлампий в отдельной избе, которая стояла последней в деревенском ряду. Со страхом перешагнул Егорка высокий порог и замер, склонившись в низком поклоне. Ловил чутким носом застоялый, чуть кисловатый запах — будто бы плесенью припахивало.

— Разгибайся! — услышал он звонкий голос Евлампия. — чай, не складень.

Егорка поднял голову. Евлампий прямо, не горбясь, сидел на широкой деревянной скамейке, вышорканной и вымытой до живого желтоватого цвета, и будто пронизывал насквозь острым взглядом. За спиной у него, вдоль глухой стены, прибиты были деревянные полки, а на них лежали толстые книги в обремкавшихся кожаных переплетах, темные от времени и — так Егорке показалось — грозные, как сам хозяин. Много книг.

— Решили мы твою судьбу, — заговорил Евлампий, не спуская с Егорки пронзительного взгляда, — и дальше жить разрешаем, только на отшибе. Годик-другой поживешь, а там посмотрим… Ступай.

Егорка еще раз поклонился, попятился задом и так, не разгибаясь, выбрался из избы, прикрыл за собой тяжелую дверь, ведущую в сени, и истово перекрестился, сложив, как это делали староверы, два пальца правой руки.

Искренне перекрестился, от всей души.

15

Зима в долине легла сразу и надолго. Снегу в деревне навалило — по самые крыши. Правда, морозы особо не злобились, мягкие стояли, ровные — в самый раз для Егорки, которого определили в новую работу: теперь он на реке чистил проруби. Долбил пешней[10]толстый лед, вычерпывал куски льда, а еще содержал в порядке узкую дорогу, ведущую от деревни к берегу: трудился, как муравей, старательно отрабатывая еду, жилье и приют.

В деревне к нему стали понемногу привыкать. Здоровались при встречах, а иногда даже и перекидывались словом. Мирон и Никифор больше уже не сторожили его, просто время от времени заглядывали в избу, чтобы сплести на досуге немудреный разговор. Из этих разговоров Егорка узнал, что парни здесь — самые знатные и удачливые охотники, что ждут они не дождутся, когда получат благословение от Евлампия и отправятся в самый дальний край долины, где у подножия Кедрового кряжа стоит стеной сплошной кедровник и где белки и соболя столь много, что при желании и проворстве их можно палкой бить. Да только в этом году Евлампий медлит с благословением и по причине, парням неизвестной, на охоту их не отправляет. А они без охоты — как без еды, потому и печалятся.

Зима между тем на вторую половину переваливала, а благословения парням все не было. Прошло еще время и стало ясно, что его не будет вовсе. Какая охота, когда на солнечной стороне ударила с крыш первая капель…

У Егорки — новая работа. Долбить большими кусками лед на речке. Куски эти на волокушах тащили в деревню и спускали в погреба, чтобы там все лето было холодно и молоко, квас, мясо и прочий продукт не прокисал. Егорка старательно долбил лед, набивая черенком тяжелой пешни костяные мозоли на ладонях. Дух перевел, когда навалилось тепло, а по бокам узкой и плотно притоптанной за зиму дороги осел снег, покрывшись хрусткой коркой. До самого выгона стада на луг Егорку больше ни в какую работу не впрягали, и он наводил порядок в своей избе: обмазывал печку, мыл стены, закоптившиеся за долгую зиму, старым березовым веником скоблил полы и так старательно обиходил свое жилище, что узнать его не мог — светло, просторно, будто сама изба раздвинулась.

И еще слаще показалась Егорке жизнь у староверов.

Обломилась же она одним махом.

Не иначе как снова бес за левым плечом постарался.

В начале лета, в тихий и светлый вечер, явились в избу Мирон с Никифором и сообщили, что призывает их к себе Евлампий, в сей же час, без промедления. Так они к нему и прибыли — бегом. Толкая друг друга в тесном дверном проеме, перешагнули через порог и встали, отвесив поясной поклон.

За зиму Евлампий еще больше усох, кожа на руках потемнела, как листы в старых книгах, но острый взгляд пронизывал, как и раньше, насквозь, а нос, похожий на клюв, торчал из белой бороды по-прежнему грозно. В избе властвовал все тот же кисловатый, застоялый запах. Евлампий сидел на лавке и опирался двумя руками на тонкую палочку, словно боялся без этой опоры завалиться на бок. Рядом с ним лежал большой лоскут кожи, свернутый в трубку и перевязанный залоснившимися веревочками. Евлампий, не отрывая взгляда от парней, стоявших у порога, нашарил вздрагивающей рукой кожаный свиток и, помолчав, сказал:

— Мирон, подойди, прими чертеж.

Мирон почтительно приблизился, взял двумя руками свиток и замер, не зная, куда ему следует шагнуть.

— Садись, — показал на лавку Евлампий, — и вы присаживайтесь. Через два дня в дорогу отправитесь. Идти вам следует в конец долины, до озера, — Мирон и Никифор быстро и тревожно переглянулись, Евлампий заметил этот тревожный перегляд парней и продолжил: — Знаю, что никогда в той стороне не были, потому и чертеж вручаю, там все проходы указаны. Чертеж пуще глаза берегите. Беда будет, коли он в чужие руки попадет. Доберетесь — оглядите все и разузнайте. Пришлые люди объявились. Откуда они и кто такие — неведомо. И вы перед ними не раскрывайтесь и не показывайтесь. Со стороны посмотрите, украдкой послушайте и обратно возвращайтесь. Если ненароком схватят вас, молчите каменно, намертво молчите. Вижу я, сердцем вижу: худые люди к нам в соседи пожаловали. Благословляю вас, детушки…

Евлампий тяжело поднялся на тонких вздрагивающих ногах, выпрямился, горделиво вскинув голову, и осенил всех троих, не исключая Егорку, двуперстием. А когда снова опустился на лавку, коротко добавил:

— За старшего Мирон будет. Послушаться ему, как мне. Теперь ступайте. На сборы вам два дня будет.

Через два дня, рано утром, когда солнце из-за горы еще не поднялось, а только окрасило острую макушку розовым светом, они выехали из деревни. Под каждым был добрый конь, еще одного, на котором уложили большие переметные сумы, вели в поводу. Все три всадника — при ружьях, в доброй дорожной одежде — основательно, без суеты собирались в долгий и нелегкий путь, ничего не забыли, даже чистые тряпицы лежали в сумах, на тот случай, если потребуется рану перевязать.

Миновали луг, на котором еще недавно Егорка пас коров, втянулись в густой ельник, лежащий у подножия кряжа, и скрылись в его темно-зеленой глубине, будто растаяли!