Читать книгу "Предатель стреляет в спину - Олег Блоцкий"

Как часто в жизни люди играют то ли самостоятельно выбранные, то ли кем-то навязанные роли, с годами увязая в них окончательно. Да так, что потом и сами бессильны различить, где они настоящие, а где бутафорские, придуманные.

– Не представляйся! – говорила Егорову бабушка в детстве, когда тот начинал чрезмерно кривляться и шалить. – Ты же не такой непослушный мальчик!

– Дедушка Ленин был очень добрым. Однажды враги попытались убить его. Злая женщина стреляла из пистолета в него и ранила. Но дедушка Ленин сказал, чтобы ее отпустили, – наставляла их, первоклашек, учительница. – И если вы хотите что-то сделать – обязательно подумайте, как поступил бы на вашем месте дедушка Ленин, проверяйте себя по нему!

Красным по золотому, на самом видном месте на их этаже в училище – моральный кодекс строителя коммунизма. Проходя мимо, Виктор каждый раз непроизвольно цеплялся глазами за ряды ровных букв. В мозгу переплавлялись слова и точили сердце: не попадал он в разряд строителей коммунизма. А так хотелось!

– Ты же не такой! – Плакала мама еще неделю назад, после того как накануне с отцом укладывала его пьяного с бессмысленно-остекленевшими глазами на диван.

Да, он не такой. Он знает, что не такой. Но ведь именно он, Виктор, а не кто-то другой, чуть больше года назад в который уже раз воспитывал солдата, избивая того под палящим выцветшим афганским небом.

Этот узбек бы наркоманом и ящик гранат обменял у духов на чарс.

Сначала усердствовал замполит роты. Побелевший от ярости старлей схватил узкоплечего солдата за шею и с силой бил головой в броню боевой машины пехоты. Узбек, зажмурив глаза, покорно таранил башкой обшарпанный бээмпэ.

Когда политработник обессилил от подобной политико-воспитательной работы, на смену пришел Егоров.

– Ничего, – сказал Виктор старлею, когда солдат ничком остался лежать в пыли возле гусениц боевой машины. – Оклемается, отдай его в роту нашим дембелям на пару дней! – Замполит согласно кивнул, потирая разбитый кулак, а затем вздохнул: – Правильно говорят: в нашем политическом деле главное все-таки ручка. Правая ручка. – И он, матерясь, попробовал пошевелить кровоточащими пальцами. Виктор засмеялся.

Ведь это он, Егоров, со злобой опускал железный приклад автомата на стриженую голову механика-водителя, когда тот начал бить ногой по тормозам в самом опасном участке трассы, заметив разворачивающийся на дороге афганский грузовик – простейшую духовскую ловушку.

– Вперед, Ванька! Вперед! – орал офицер. – Скорость! На полную! Убью, если тормознешь! – рычал он, не успевая даже материться, понимая, что всех могут отправить на тот свет значительно раньше, нежели он, Егоров, пристрелит водителя за трусость, которая всех их – восьмерых на броне и в ней – сведет в могилу. А быть может, и к худшему – плену.

Ванька, сгорбившись, как вопросительный знак, необъяснимым чудом пролетел между машиной и огромной канавой, за которой начинались густые духовские сады.

Лейтенант, каким-то двадцатым чувством ухватив взглядом хищный конус гранатомета, высунувшийся из-под мостика над канавой, саданул туда длинную очередь, чтобы потом начать срезать чуть покачивающиеся веточки за ней.

Приклад отдавал в плечо, Егоров мгновенно перезаряжал магазины, обжигая руку о раскаленный ствол, и орал:

– Взять захотели? А! А-А-А-А! Не возьмешь!!! Советские не сдаются!!

Потом, в полку, он поставил маленького тщедушного Ваньку перед собой и вкрадчиво, почти ласково спросил:

– Сколько раз можно тебе, ублюдку и недоноску, одно и то же повторять? Сколько раз тебе про подобные штуки рассказывал? Сколько предупреждал? Что, забыл, какие в том кишлачке духи обнаглевшие? Ты же всех нас под смерть подводил! Или в плен захотел? Что, тебя давно не имели крепкие афганские парни? Хочется попробовать? Так давай я тебя к нашим местным педрилам, которые на свинарнике впахивают, отдам?! Их опустили, потому что они в горах обхезались, и теперь они там свиней пользуют. И тебя, недоносок, опустят. Знаешь, с каким удовольствием они это сделают? Ведь этим скотам приятно будет понимать, что ты еще ниже их станешь, потому что именно они тебя опускать будут!

И после каждой фразы лейтенант бил солдата с размаха в грудь кулаком. Ванька летел на пол, а офицер тихо, с яростью приказывал: «Встать! Смирно!»

Дрожащий механик-водитель вновь замирал перед командиром.

Ведь это он, Егоров, а не кто другой, улыбаясь, наблюдал за Эдиком, который, связав испуганного старика по рукам, конец веревки закрепил на корме бронетранспортера, после чего они двинулись по ухабистой дороге дальше, все набирая и набирая ход.

Когда Виктор вспоминал об этом, ему становилось мучительно больно. Ведь он вынужден был жить совсем не так, как когда-то его учили родители. И все два года Егоров успокаивал себя тем, что он просто-напросто старается хорошо делать свою работу, стараясь не думать, какими были эти занятия.

А они были прежде всего людьми! И солдаты, и афганцы – тоже! Люди, человеки, пацаны, которые все, как один, не по своей воле взяли в руки оружие, попав на абсолютно ненужную войну, где ничто просто так для ее участников не проходит: кого-то избивают, кто-то убивает, а кто-то погибает.

Узбек-наркоман вскоре погиб. Когда он зашел в солдатский сортир, рядом с ним упала граната, брошенная через окошко.

Ванька тоже отдал богу душу. Бронетранспортер Егорова духи все-таки зажали. Виктор лежал в это время в госпитале. Вместо него на выезде был Файзи.

Когда лейтенанту рассказали, что стало с ребятами возле кишлака, он сразу вспомнил, как избивал Ваньку. Этого девятнадцатилетнего пацана, которому из-за тщедушности и маленького роста больше шестнадцати дать было невозможно. Ванька был единственным парнем в семье, поздним и самым любимым. Был!

Само собой получилось, что Егоров рассказал девушке о себе почти все. Он слишком устал носить в себе всю тяжесть содеянного. Он хотел избавиться, освободиться, отцепиться от него, чтобы не приходили по ночам кошмары, чтобы все происшедшее исчезло, растворилось, ушло, сгинуло.

Рассказав про какой-то случай, Виктор мучился, переживал, боялся, что девушка испугается и не придет на следующую встречу. Он ругал себя последними словами и клялся, что если она появится, он и словом не обмолвится об этой проклятой войне.

Но так получалось, что, встретившись через некоторое время, Егоров вновь продолжал свою исповедь. Разумом он понимал, что делать этого не следует, но душа, сердце настойчиво требовали – говори; скажи сейчас, потому что потом ты никогда никому не сможешь этого рассказать и… пропадешь.

Девушке было страшно. Однако руку Егорова она по-прежнему не выпускала из своих ладошек. В самые тяжелые моменты, когда Виктора вдруг начинала бить мелкая дрожь и он трясся, клацая зубами, Ирина обнимала его и тихонечко шептала: «Успокойся! Успокойся! Ведь я с тобой! Рядом! Успокойся, милый!»

Егоров прижимался к девушке, крепко обхватывал ее руками и, чувствуя теплое дыхание на своей шее, ощущал, как озноб постепенно проходит.