Читать книгу "Закон сохранения любви - Евгений Шишкин"

— Зря мы поехали в Грузию. Не вовремя, — сказал Роман.

Его слова упали на взрыхленную почву.

— Что я вам говорил, батенька! — тут же подхватил Прокоп Иванович. — Никому сейчас такие затеи не нужны. Вы сами видели обнищавший Батуми. А истрепанная войной Абхазия? Кто сможет сегодня рассказать правду об этой войне? В ней поучаствовали не только абхазцы и грузины, но и чеченцы, и даже новоявленные казаки… Между тем среди абхазцев немало мусульман, а грузины — сплошь христиане. Но абхазцы ближе России, чем Грузии. Нет, Роман Василич, не трогайте историю кавказских народов! — Прокоп Иванович мягко провел мягкой же своей, канцелярской, толстоватой рукой по голове, потом взял ладонью в узду свою бороду. — Сама по себе историческая наука — дама очень горделивая. Она в зачет берет только победы. Поражения ей в любовники не годятся! Стало быть, история всей правды о народе не скажет. А уж тем более — Кавказ! Тут кланы, тейпы, роды… Нам бы с русской-то историей разобраться.

Азарт к разговору вспыхнул в Прокопе Ивановиче, когда Роман косвенно намекнул о своем проекте, помянув поездку в Грузию. Каретников пестовал идею создать серию книг «История наций». Абхазцы и аджарцы угодили в первую голову проекта по формальным признакам: «А-б», «А-д» — самый верх алфавита. Энциклопедический уровень замышлявшегося издания требовал именно такого подхода. К тому же на Черноморском побережье находилась дача Каретниковых, и Роман мог не умозрительно прикоснуться к историческим камням горцев. А зазванный для консультаций Прокоп Иванович недурно знал здешние места еще по советским командировкам и еще не растерял дружбы с аборигенами из научных кругов.

Задумка о создании такой энциклопедии пришла Роману в голову несколько лет назад. Живя и работая за границей, он видел, как западный мир кренится к опрощению и унификации, как глобализация, этот невидимый, неосязаемый монстр, внедряет североамериканский фасон и стандарт, и Старый Свет не в силах устоять перед этим. Теперь же и Россия, будто опоздавший школьник, стремилась поскорее попасть на урок цивилизации… «Меняются эпохи, и многое безвозвратно растворяется во времени. История не повторяется! — рассуждал Каретников. — Хотя бы на сломе веков надо уловить и зафиксировать состояние нации: духовный уклад, мудрость, традиции. Хотя бы историю народов, близких России».

Прокоп Иванович тем временем настаивал на своем:

— Взгляните на судьбу Отечества нашего. Сколько постыдных страниц. Междоусобная война русских князей, порой братьев. Церковный раскол. Трудно и представить большую пагубу для русского общества! Жестокость Грозного, а потом и Петра Первого. За время правления Петра население России убавилось на треть! Дичь крепостничества. Заговор декабристов и расправа над ними. Изуверство комиссаров. Гражданская бойня. Террор Сталина. Безумные жертвы войны. Идиотизм перестройки. Потом — развал Союза. Либеральные аферисты и проходимцы… А в исторической науке всё равно бродит великоросская гордость. Москва — Третий Рим! Чем люди скорее отрекутся от своей истории, чем меньше будут спекулировать ею, тем легче станет жить. Беда России в том, что она из своей мессианской борозды выбраться никак не может! — Тут Прокоп Иванович широко улыбнулся. Весь пар полемиста из него, вероятно, вышел, и он примирительно досказал: — Заниматься сейчас Кавказом, конечно, не время. Чтобы исследовать вулкан, надо подождать, когда он погаснет.

— Вы мне целую лекцию прочитали. Но под словом «не вовремя» я подразумевал совсем другое, — грустно уточнил Роман. — Я… — Он замешкался. — Я видел эту женщину.

— Марину? — с лёту угадал Прокоп Иванович, словно это имя носилось где-то в воздухе.

— Да… Она не захотела разговаривать со мной. Можно сказать, убежала от меня. — Роман помолчал. — Пока мы с вами путешествовали, с ней что-то произошло. Мне почему-то неловко перед ней… Откуда, вы говорите она приехала? Из Никольска? Это где-то на Севере? Или на Урале?.. А фамилия? Фамилию вы ее не знаете? — оживился Роман. — Она не сказала вам случайно?.. Ну, может быть, вы в железнодорожном билете видели?

Мясистое лицо Прокопа Ивановича осветилось насмешливо-доброй улыбкой.

— Роман Василич, батенька, это уже больше, чем любопытство.

Они сидели в плетеных креслах на открытой веранде просторной двухэтажной каретниковской дачи. Отсюда, с веранды, за решетом из ветвей, облепленных недавно проклюнувшейся зеленью, проступало дальним синим клочком море, слева по огибу морского берега в сизую дымку уходила гряда гор; справа, на пологом прибрежном пространстве курортного городка, заметно высилось белое здание санатория.

— …Любовь к провинциальной барышне намного глубже, чем к столичной дамочке, — рассуждал всеядный Прокоп Иванович. — Провинциалка видит в мужчине просто мужчину, а московская особа видит в первую очередь себя возле мужчины, у которого складывается карьера. В Москве у всех носы повернуты к власти, к финансовому успеху. Даже неологизм появился «успешный мужчина». В провинции, чтобы тебя любили, можно оставаться просто мужиком. А в Москве надо непременно стать успешным! Нигде в России так не чтут богатство, как в Первопрестольной! — витийствовал Прокоп Иванович. — В Москве мало любви. Карьера, деньги, политика — они подменяют личную жизнь. Поэтому в столице люди рано становятся одинокими. Одинокими даже не по судьбе, а по чувствам. В провинции главный враг любви… — Прокоп Иванович звонко щелкнул по своему луженому горлу, — водка!

Роман усмехнулся, покосившись на манящее здание здравницы.

— Очень жаль, что вы не знаете фамилии Марины. Я бы попробовал разыскать ее в санатории.

— Это пара пустяков. Букет цветов — регистраторше. Она вам в две минуты найдет Марину, которая приехала неделю назад из Никольска.

— Без вашей подсказки мне бы не хватило ума действовать мелкими взятками.

Роман не признался, что идет разыскивать Марину. Лущину это признание и не требовалось. Вскоре он остался на веранде один.

* * *

Солнце шло к закату. Гул штормового моря стал глуше. Должно быть, волны истощились и помельчали. Истратился, ослаб и где-то затаился ветер.

Прокоп Иванович прошелся по веранде, заложив руки за спину. Поглядывал на каретниковскую дачу, на зацветшие яблони в небольшом прилегающем саду. Папаша-то у Романа хват. Еще в советское время умудрился такое ранчо отгрохать у моря. Развернулся Василь Палыч. Не на шутку развернулся! Теперь ему и дворец по плечу… Роман-то из другого теста будет. Проекты гуманистические. Сантименты. Провинциальную дамочку побежал разыскивать… Ну и пусть! Это лучше, чем путаться с любовницей своего отца… Эх, вина бы стакан! Он обреченно покосился на графин с водой, который стоял на плетеном столе, и взял в кулак свою непослушную топорщистую бороду.

Спустя минуту Прокоп Иванович опять сидел в кресле. Нацепив на толстый нос очки, он погрузился в чтение рукописи, которую нечаянно привез с собой из Москвы.

«Само существование человека — физическое и духовное — сомнению не подвергается ни материалистами, ни идеалистами. Есть человек — как материя. Есть его духовная жизнь — как совокупность его чувств, которые имеют характерные признаки. Среди этих чувств самое яркое и загадочное — любовь. Если это чувство способно доводить человека и до исступленной радости, и до суицида, тогда не предположить ли, что это чувство не просто нечто идеальное, но и нечто материальное? Состоящее из неведомого ныне вещества, ткани, клеток, каких-то неомолекул? Тогда будет правомерен поиск закона сохранения человеческих чувств, аналогично закономерностям физики, механики, математики. Ибо материя, вещество, равно как и энергия, импульс и т. п., не могут произойти из ничего и стать ничем. Целая группа законов сохранения гласит об этом. Причем помимо так называемых строгих законов сохранения, существуют приближенные законы сохранения, которые справедливы лишь для определенного круга процессов. Закон сохранения любви вряд ли примкнет к группе строгих законов сохранения. Скорее всего — это закон с большими приближенностями».