Читать книгу "Гении и злодейство. Новое мнение о нашей литературе - Алексей Щербаков"

«В настоящее время ему, Есенину, грозит отправка на бранное поле к передовым окопам. <…> Умоляю тебя, милостивый, ради родимой песни и червонного всерусского слова похлопотать о вызове Есенина в поезд».

В результате поэт служил в санитарном поезде. Не халява, конечно, работа грязная и тяжелая. Но и не под огнем (в Первую мировую еще придерживались законов войны, санитарные поезда не бомбили и не обстреливали).

Кстати, показанная в сериале сцена чтения Есениным стихов царской семье является вымыслом. Поэт и в самом деле выступал перед императрицей в Царскосельском лазарете № 17, но он был лишь одним из выступавших. По сути, это был своего рода концерт самодеятельности, подготовленной силами работников госпиталя и раненых.

А. Мариенгоф и С. Есенин

Но вернемся к Николаю Клюеву. Его влияние на Есенина огромно. И не столько в литературном плане, сколько в мировоззренческом. К моменту знакомства с Есениным Клюев был уже вполне успешным поэтом, выпустившим четыре книги, обладавшим большими связями в придворных кругах. При этом в душе он люто ненавидел существующий порядок. Возможно, потому, что вынужден был делать литературную карьеру, ломаясь под мужичка. Но возможно, причины были глубже. Клюев много времени провел среди радикальных раскольничьих сект – и среди уже совсем запредельных хлыстов. Эти люди, мягко говоря, без симпатии относились к порядкам, царившим в Российской империи. Для них это были «чужие». Для них крушение этого мира было благом – шансом перестроить все по-своему. Клюев эти взгляды разделял.

Тем более недолюбливал Клюев представителей «дворянской культуры», в которых он, возможно и несправедливо, видел эдакую барскую снисходительность.

Молодой Есенин вряд ли имел какие-либо общественно-политические взгляды. Но вот эту неприязнь к «барам» он после общения с посетителями петербургских салонов усвоил крепко. По большому счету, терять Есенину было особо нечего. Так же как и футуристам. К революции он был морально готов.

«Если ты вышел оттуда, где тихо жил…»

После революции Есенин присоединился к группе «Скифы», о которой я уже упоминал. И тут-то началось… В творчестве поэта появляются совсем иные ноты. Его поэмы «Инония» и «Пантокрактор» отличаются не только революционным нигилизмом, но и кощунством. Причем это вам не футуристы с их бранью по отношению к Небесам. Кощунство Есенина построено на библейских образах. Во время написания «Инонии» он перечитывал Библию. То есть это не обычное для тех лет глумление над «старьем». Это вполне осознанный отказ от христианства.

Не хочу воспринять спасение

Через муки его и крест.

Я иное постиг учение

Прободающих вечность звезд.

Вообще-то вопрос о религиозности Есенина – спорный. Но в любом случае воспитывался он в православных традициях. Так что Есенин декларирует отказ от старого мира. Полностью. Ради нового. Нового чего? Скорее всего, Есенин и сам этого толком не понимал. Но любая революция открывает поистине безграничные новые возможности. Особенно для маргиналов. А ведь Есенин, по сути, так маргиналом и остался. От деревенской жизни он отошел бесповоротно. Но и в новой, литературной, среде он находился где-то сбоку – являясь представителем той самой «деревни». К тому же революция предоставляла всем желающим возможность жить широко и весело – как того душа просит. Так, далеко не все революционные вожди были такими аскетами, как Сталин или Дзержинский. Тот же Троцкий путешествовал по фронтам Гражданской войны в бывшем царском вагоне. А «валькирия революции» Лариса Рейснер прославилась своей страстью к драгоценностям, которые она «экспроприировала» где только могла. Кстати, Рейснер не хватило нескольких часов, чтобы спасти от расстрела Николая Гумилева. Ленин получил ее телеграмму слишком поздно. Как он сам говорил, он бы его помиловал. Вот такие были люди.

И вот тут-то темперамент Есенина развернулся вовсю. В предреволюционные годы поэт в общем-то сидел смирно. Единственное, что с первого места работы, еще в 1912 году, его турнули за отказ подчиняться правилам тогдашней «корпоративной этики» – вставать при входе хозяина. Ну еще в бытность типографским рабочим Есенин вроде бы баловался с какими-то профсоюзными листовками. За компанию, надо полагать. Но тогда в среде рабочих, особенно квалифицированных, с профсоюзным движением, являвшимся тогда полулегальным, соприкасались чуть ли не все.

А тут пошло-поехало. В эпоху революций такое случается со многими. Ведь революция – это еще и переворот в мозгах. В переломные эпохи люди открывают в себе много нового и интересного.

Из группы «Скифы» Есенина сманил Анатолий Мариенгоф. На нем стоит остановиться хотя бы потому, что его «Роман без вранья» – самая читаемая книга о Есенине и вызывающая самые бурные эмоции. Помню, когда в школе мы проходили Есенина, учительница литературы увидела у кого-то из ребят эту книгу 1926 года издания. Так вот, она потратила два урока на объяснения, что все там неправда, а Мариенгоф вообще сволочь. Разумеется, после этого «Роман без вранья» стал бестселлером районного масштаба. К нам за книгой приходили ребята из всех окрестных дружественных школ. Многие прочли сначала Мариенгофа, а потом уж Есенина[19].

Вообще, это произведение очень хорошо характеризует, что это были за люди. К примеру, Мариенгоф со свойственным ему циничным юмором как о проходящем эпизоде рассказывает, что два поэта стали ночевать в ванной коммунальной квартиры. Потому что там было теплее, нежели в нетопленой комнате. Вот так, походя, излагает как забавную байку, а не причитает: «Какой ужас!» Люди настолько были заинтересованы литературой, что бытовые неурядицы их не особо волновали.

Но это так, лирика. Что же касается автора «Романа без вранья»… Есенин в нем выглядит не таким, как хотелось бы любителям «житий великих писателей». Оттого-то и обида. Так, в сериале Безрукова Мариенгоф выглядит циничной бездарью, примазавшемся к Есенину.

С другой стороны, не стоит думать, что в книге «все правда». В мемуарах такого никогда не бывает. Анатолий Мариенгоф был далеко не бездарью. По крайней мере, он писал очень неплохую прозу. Другое дело – что его интересовала скорее внешняя сторона богемной жизни. Тусовки, скандалы и все такое прочее. Поэты в первые послереволюционные годы более высоко котировались, нежели прозаики, – вот он и старался стать поэтом. Поэтому Есенина, признавая огромный талант, он видел с этой точки зрения – как человека, стремящегося к литературной известности. Так оно и было. Но было и еще кое-что. А вот этого Мариенгоф не видел. Между прочим, популярность двух друзей-поэтов до есенинской «Москвы кабацкой» была примерно одинакова. Это потом время все расставило по своим местам. Характерно, что, в отличие от своего друга, Мариенгоф впоследствии перешел на писание сценариев, более-менее благополучно миновал все лихие завихрения XX века и умер в своей постели в достаточно преклонном возрасте.