Читать книгу "Бессмертник - Белва Плейн"

— Конечно смогу, сэр. Это просто.

— Только пиши очень аккуратно. Не торопись. А то ошибок наделаешь.

— Что вы, сэр! Не наделаю.

— Отлично. Это и будет отныне твоей работой. Сядешь один, вон там, в соседней комнате, чтобы тебя не отвлекали. Как закончишь, отдашь гроссбухи лично мне в руки. И еще одно… Джозеф, ты ведь хороший, религиозный мальчик, да? Ты исправно ходишь в синагогу, никогда не врешь, верно?

— Нет, сэр, то есть да, сэр… Я не вру.

— Ты ведь знаешь, что Бог наказывает за дурные поступки?

— Да, и папа так же говорит.

— Ну, вот видишь. Значит, я могу рассчитывать, что, дав слово, ты его сдержишь. Запомни! Никогда никому не рассказывай о том, что пишешь. Даже не упоминай эти гроссбухи. Пускай это останется между нами. Государственное дело, понимаешь?

Дойл был доволен его работой. Так говорил Вульф. А оказавшись как-то по делам на улице Ладлоу, Дойл зашел в магазин, к родителям Джозефа.

— Ваш сын — очень сообразительный мальчик. И на него можно положиться. Редкий мальчик! Другие наобещают: приду, поработаю, — а сами заиграются, забегаются и забудут. Целыми днями бьют баклуши!

— Джозеф хороший сын, — сказал папа.

— Куда вы его прочите? На кого хотите выучить?

Отец пожал плечами:

— Не знаю. Мал он еще. В школу пускай ходит. Потом может поступить в колледж. Только у нас нет денег.

— Из него выйдет первоклассный бухгалтер. А деньги на ученье для такого смышленого паренька всегда найдутся. Когда придет время, я о нем позабочусь. Он, пожалуй, и Нью-Йоркский университет у нас окончит! За мной, как за каменной стеной!

— Мало ли, что он тут наболтал, — сказала мама вечером. — Может, все это пустое, чтоб родителей ублажить. Знает ведь, что родителям приятно, когда сына хвалят.

Но Вульф говорил совершенно обратное:

— Он тебя очень ценит. И свое слово сдержит, увидишь. Раз хочет выучить тебя на бухгалтера, значит — выучит. У него сказано — сделано. И денег всегда сколько надо даст.

Джозефу было любопытно, что делает для Дойла сам Вульф. Вокруг хозяина крутилось великое множество народу, и не разберешь, в чем состоит их работа. Некоторые были связаны с полицией и пожарным управлением, другие имели отношение к строительной инспекции или адвокатским конторам, третьи занимались недвижимостью Дойла или предвыборной кампанией. Короче, начнешь разбираться — еще больше запутаешься. Вульф жил вдвоем со старшим братом, был всегда очень прилично одет, и у него водились деньги. Но спросить напрямую, как он их зарабатывает, Джозефу даже в голову не приходило. Вульф держал дистанцию. А может, и не держал, просто чувствовалось в нем этакое: «Не подступись!»

У Джозефа был лучший друг, Бенджи Баумгартен. Они ходили вместе в школу и из школы, в синагогу и из синагоги, сидели за одной партой и доверяли друг другу мальчишеские тайны. Бенджи давно интересовался Вульфом, Дойлом и работой Джозефа.

— Что ты там делаешь? — спросил он однажды особенно настойчиво.

— Бумаги разношу. И пишу кое-что.

— Что за бумаги? И что ты пишешь?

— Деловая переписка. Секретная, — важно ответил Джозеф.

— Идиот! Еще бы не секретная! Небось тайные делишки с правительством или с самим президентом!

Бенджи, конечно, завидует. И Джозеф свысока, но терпеливо объяснил другу:

— Понимаешь, я бы с радостью рассказал, но я дал слово. Ты же не хочешь, чтобы я нарушил клятву?

— Нет…

Они сидели на ступеньках, ведущих в подвал дома одиннадцать, пустого дома неподалеку от родительского магазина. Из обреченного на слом здания все жители уже выехали; теперь его — об этом знала вся округа — облюбовали бродяги, они спасались в цокольном этаже от зимних морозов.

Друзья нарочно уединились в заброшенном доме: Бенджи притащил жевательного табака — они намеревались попробовать его впервые в жизни.

— Слушай, там ведь табличка висела: «Не входить! Карается законом», — шепнул Бенджи. — А вдруг нас застукают?

— Ерунда. Кстати, если хочешь знать, владелец этого дома — мистер Дойл. Ну, во всяком случае, совладелец. Он не рассердится. — Джозеф преисполнился гордости.

Они сидели под лестницей и жевали, чувствуя подступающую тошноту и боясь в этом признаться, как вдруг скрипнула наружная дверь и в подъезд проник свет уходящего дня. В проеме возник Вульф Харрис с канистрой в руках.

Мальчики вжались в стену и затаились. В канистре была какая-то жидкость, Вульф выплескивал понемногу там и сям, бродя меж пустых коробок, пачек старых газет и сломанных детских колясок. Когда канистра опустела, он тихо скрылся, притворив за собой дверь. По лестнице поползли керосиновые пары.

— Как думаешь, зачем он это сделал? — прошептал Бенджи. — Вот пойду сейчас, догоню и спрошу.

— Заткнись!

— Почему это?!

— Потому. Вульф велел вообще никогда его не окликать, пока он сам тебя не окликнет, первым. Не заговаривать с ним на улице, особенно если он не один.

— Вот интересно! Почему?

— Я не спрашивал.

— Ты его боишься?

— Немножко.

— Еще бы. Он ведь жестокий, этот Вульф. Однажды — я сам видел — он избил одного парня до полусмерти, нос ему сломал. Кровь хлестала как из ведра.

— Ты мне никогда не рассказывал!

— А теперь вот рассказал. Так оно и было.

— Верю.

— Почему ты работаешь на Дойла?

— При чем тут Дойл?

— Ни при чем. Просто я спросил.

— Работаю, потому что нам нужны деньги, идиот ты этакий! — Джозеф решил не упоминать про свое бухгалтерское будущее. Бенджи ему друг, но такими мыслями и с другом делиться не след.

— Я как вижу Вульфа — сразу мурашки по коже, — сказал вдруг Бенджи.

— Да заткнись ты, наконец!

Джозефу стало не по себе. Рот свело от едкого табачного сока.

— Я иду домой, — сказал он.

Пожарные сирены разбудили их среди ночи: сирены и шум толпы за окнами. Джозеф с родителями наспех оделись и тоже вышли на улицу. Горел дом одиннадцать. Ветер, дувший с Ист-Ривер, раскручивал по небу ленты густого дыма. Внутри здания что-то трещало, взрывалось; огонь переползал с первого этажа на второй, на третий. В окнах третьего этажа виднелись лица, руки — протянутые, молящие о помощи.

— Бог мой! В доме полно бродяг! — воскликнула мама. — Им оттуда не выбраться!

Не выбраться. В преддверии холодов бывшие жильцы наглухо заклеили и заколотили окна.

— Боже мой… — повторил папа. — Бедняги.

Полыхало всю ночь. Казалось, пламя прогрело стылый зимний воздух по всей улице. Но вода из пожарных шлангов все же замерзала на тротуарах. Лошади, тянувшие бочки, ржали, косились на огонь и били могучими копытами о землю. К утру пожар стих. От здания остались одни лишь наружные стены, обуглившиеся, неузнаваемые. Погибли по меньшей мере семь человек. К пепелищу стягивались все новые и новые толпы. Глазели сочувственно и скорбно.