Читать книгу "Земля имеет форму чемодана - Владимир Орлов"

Тем более что Дуняша, шоколадница от Лиотара, нынче — барменша из мюнхенской пивной, провожая за грибами, снова чмокнула его в щеку.

Но не был ли это поцелуй Иуды?

Да хоть бы и был им! Он, Куропёлкин, полагал себя свободным в своих выборах и обязан был сам, не надеясь ни на кого и ни на что, решать собственные житейские затруднения. Тем более втягивать в эти затруднения людей посторонних. Сейчас же он принялся оправдывать необходимость совершить явно невыгодное для него действие — метание бутылок в Люк — обязательствами контракта. Курение и алкоголь (и пиво пусть и в два с половиной градуса было приковано к алкоголю сухо-трезвым начальством, страдающим за народное здравие) были запрещены Куропёлкину контрактом. Плевать бы ему на контракт, но он держал в голове важный теперь пункт творческого соглашения с работодательницей Звонковой. Если бы его застали за распитием или хотя бы обнаружили свидетельства его падения, его могли бы лишить гонорара, да что его, его-то ладно! — а вот (и это главное) в Волокушку не пошло бы нуждающимся ни копейки за уже честно исполненный им труд. При этом сам-то Куропёлкин понимал, что он лукавит, что его тянет к Люку нечто неотвратимое, чуть ли не сладострастное, на простое любопытство не похожее, он был готов к погибельному полёту огнёвки к пыланию электрической лампочки, и это желание было для него сейчас существенно острее всего. Он жаждал хоть что-либо открыть в тайне (пусть и единственно для него) Люка, но что и зачем, и сам не соображал.

Впрочем, слова о погибельном полёте — преувеличение чувств Куропёлкина автором. На отчаянные и легкомысленные поступки он был способен. Но безрассудным не был.

Уже прогуливаясь не спеша (не нестись же сразу с позвякивающими в пакете бутылками к Люку) по зелёному с цветными пятнами простору поместья, Куропёлкин начал успокаиваться.

А вдруг события нынешнего дня складывались именно наивно-простодушно? Бывает же так… Пивом угостили, поддавшись его двухдневным мечтаниям, и тут же кто-то из дворовой челяди, скажем, или из людей кухни на Дуняшу наябедничал, и нужно было немедленно избавиться от двух криминальных бутылок. Ценности устава жизни в усадьбе Звонковой и в отношениях в ней жителей были Куропёлкину неизвестны. А он, получалось, судил о них исходя из своих привычек. Или оглядываясь на события прожитого им, сопоставляя их с происходящим с ним теперь, выводил из них правила здешней жизни. Так или иначе, в случае наивно-простодушного совпадения сегодняшних событий горничную Дуняшу нечего было подозревать в чём-то постыдном.

Но впрочем, не стоило отменять и соображения о чьей-то игре или интриге, подумал Куропёлкин. Но как-то холодно подумал. Будто игра эта (возможная) была ему безразлична и его не касалась. Понятно, что вряд ли её мог затеять кто-то из дворовой челяди. Им-то зачем? А если она была зачем-то нужна людям, здесь значительным, это обстоятельство становилось для Куропёлкина интересным. Но кто были лица здесь значительные? Проще всего было бы объяснить слежку за ним, Куропёлкиным, и даже не игру уже, а провокацию со стороны дворецкого и постельничего Трескучего-Морозова, кого Куропёлкин несомненно раздражал и явно лишал каких-то привилегий своим долгожительством в опочивальне Звонковой. Ничего себе долгожительством! Шесть дней всего лишь как его сюда привезли! Но и этот срок вызывал у Трескучего зубовный скрежет и потребность в незамедлительных каверзах. Но коли сюжет сегодняшнего дня был заварен Трескучим, ожидать долгого течения его не приходилось. Терпел, терпел Трескучий и вот не выдержал, пока госпожа Звонкова прогуливалась по набережным Сингапура, решил её удачливого Шахерезада подловить. Пока ещё не подловил, но вот-вот, через полчаса, подловит…

Но вдруг всё и не так просто? Но вдруг игра с недоступными Куропёлкину смыслами выходит за заборы усадьбы Звонковой и отсутствие самой Нины Аркадьевны этой игрой предусмотрено?

Однако в любом случае его безусловно подтягивают к Люку и действиям вблизи него. Там-то всё и должно проясниться. То есть и должно было бы проясниться. И для предполагаемых игроков, и для самого Куропёлкина…

«Ну, что же! Ну, что же! — думал Куропёлкин. — Оно и к лучшему! А то ведь и ноги „затекли“, и руки обленились, и скукой беспомощного ожидания будто спелёнут!»

А пока Куропёлкин бросал в пакет с бутылками грибы шампиньоны. Сорванные или вырванные им. Ножа не имел. То есть он не был уверен в том, что это именно шампиньоны. В местах его детства шампиньоны не водились. А в королях засолки там держали грузди и рыжики. Шампиньоны Куропёлкин увидел впервые в Москве в овощных палатках. Шляпки их были крепкие, но мелкие, и, по понятиям Куропёлкина, росли грибы в каких-либо оранжереях или в особых помещениях, но не на свободе. Грибы, рекомендованные Дуняшей, были размером с блюдце, пахли травой и именно грибами, некоторые из них крошились, были уже стары, но находились и экземпляры, пригодные для жарева.

Не забывая о готовности поспешать к Люку, Куропёлкин позволил себе присесть в траве и оглядеть достопримечательности усадьбы Звонковой. Место, в котором он теперь сидел, находилось будто бы в центре оврага. Невдалеке от замеченного им прежде пруда. Теперь Куропёлкин убедил себя в том, что его предположение (при наблюдениях из оконца) подтверждается. За Люком, метрах в пятидесяти, подальше от барского дома, стоял не забор, а тянулась кирпичная крепостная стена, не кремлёвская, понятно, аршина три в высоту, но вполне убедительная, с зубцами и амбразурами. Как бывший артист «Прапорщиков в грибных местах» (при мыслях об этом Куропёлкин чуть было не рассмеялся. Он хоть и не прапорщик, но угодил в грибные места, впрочем, довольно странные. А мысль об иных грибных местах из него тотчас выветрилась). Так вот, как бывший артист, он имел представление об авансценах. И теперь посчитал, что местность, в которой он расположился с пакетом на коленях, словно бы — авансцена для Люка. Овраг от барского дома до крепостной стены за Люком был как будто гладко выбрит — ни единой постройки, ни кустика, не говоря уж о деревьях, одна травка с полевыми цветами и отчего-то с грибами шампиньонами. Ну, ещё и пруд. С высоких берегов оврага все подходы и подъезды к Люку прекрасно простреливались, и вряд ли какое воинство недоброжелателей госпожи Звонковой или хотя бы дворецкого Трескучего смогло бы завоевать Люк. Но зачем завоёвывать Люк? А он, Куропёлкин, идиот, на глазах наблюдателей, на виду у их чувствительных приборов, обязан был подобраться к Люку.

И подобрался.

48

Петлял, петлял, будто был намерен ввести в заблуждение наблюдателей, изображал из себя дурака, увлечённого добычей шампиньонов, совал в раздутый уже пакет грибы помельче и покрепче, но подобрался.

Причём подобрался со стороны крепостной стены.

Подобрался и заробел. Залёг в траве, здесь она была погуще и повыше, и затих.

Слышал за стеной шумы, иногда крики, звуки автомобилей, возможно, там располагались серьёзные службы поместья и наверняка именно оттуда выезжали к Люку мусороуборочные машины и вытаскивали чёрные пакеты люди в фиолетовых комбинезонах.

Вспомнив о фиолетовых мужиках, Куропёлкин встал. Что валяться-то! Оглядел выступающую из травы вершину Люка. Горловину его. Она явно была изготовлена из железобетона. Внизу горловины в серой стене тянулись кругляшки чёрных вкраплений. Из своего оконца Куропёлкин как будто бы определил, куда нажимали пальцы мусорщиков. Выходило, что определил приблизительно. И теперь, пригибаясь, а иногда и почти ползком обследовал вход в Люк. В траве обнаружил подсказки. Ковбойский сапог со шпорой, стоптанным каблуком и оскаленной пастью (в таких сапогах являлся в ночной клуб заслуженный стриптизёр Поручик Звягельский). И рядом с сапогом — измято-намученный жизнью полуботинок фабрики «Скороход». Можно было предположить, что эти бедолаги выпали при разгрузке из яшиков мусороуборочных машин. Стало быть, надо будет искать место нажима пальцем левее. Но Куропёлкин всё оттягивал действие. «Ага! — вспомнил он. — Надо же вытащить пивные бутылки из-под шампиньонов…» Сразу же отругал себя, отважился, нажал. Не туда, снова не туда, и наконец угадал. Хрустальный купол Люка приподнялся, именно на полтора метра, и замер на полусогнутых металлических опорах.