Читать книгу "Возвращение в Москву - Дмитрий Вересов"

– Еще левое крыло и багажник! – возмущалась она. – И крыша! А как ты, интересно, будешь красить крышу? С нее надо было начинать, горе мое! Вот если бы ты сейчас выкрасил багажник, то как бы полез наверх? Полезай давай быстрее, а я подам банку.

Очень вовремя полез Юра на багажник. Очень вовремя, чтобы оглядеться и увидеть, как плывет над придорожной цветущей зеленью, как приближается к калитке сетчатая летняя шляпа Антона Борисовича.

– Он идет, Юлька, – испуганным хриплым шепотом сообщил Юра. – А мы не успели до конца. С сюрпризом.

– Бежим, дурак! – тихо взвизгнула Юлька и потянула Юру за ногу. – Бежим, пока не застукал! Бежим, пока не заявилась Евгения! Да не туда, Юрка! Нельзя через наш забор, он заметит!

И они понеслись через огород, сминая на грядках кудри укропа и салата, путаясь в густом плетении гороха, перелетели через канаву, проползли, пачкая животы и обдирая спины, под сеткой изгороди и выбрались на соседнюю улицу. Между забором и кустарником прошмыгнули к задней калитке дачи.

– Быстро на велики, Юрка, и покатили! – командовала маленькая негодяйка. – И до вечера не появимся! Они угомонятся до вечера.

Они с перепугу укатили далеко, в места незнакомые и не исследованные ими, и чуть не заблудились. Выяснять отношения Юра не стал, потому что он старше и он мужчина, это во-первых. А во-вторых, не желая выставлять себя полным болваном, решил сделать вид, что с самого начала понял, что намечается никакой не сюрприз, а очередное хулиганство, и нисколько не струсил, а, наоборот, поддержал и даже осуществил задуманное Юлькой. Раз уж даме так захотелось поразвлечься. И это был его первый шаг в дипломатической карьере. Он понял, что если уж ты сглупил и поддался на провокацию, то нужно сделать вид, что так и было задумано, хотя бы и развлечения ради, если уж больше ничем не оправдать идиотизм поступка, и пусть себе провокатор дуется от того, что ты оказался умнее.

– А ты и вправду думал, что тебе заплатят за выкрашенную машину? – ехидно спросила Юлька, когда они отдышались и даже почти – песком и травой – отчистили Юру от краски и отмылись у незнакомого пруда.

– Ничего я не думал, – небрежно отозвался Юра. – Кто же красит машину краской для дерева? На банках же ясно было написано: для деревянных поверхностей. Он, наверное, собирался красить забор или сарай.

– Нет, думал, думал, – тихо упрямилась разочарованная Юлька. – Про забор ты только что выдумал…

Юра деланно пожимал плечами и поднимал брови, в точности как мама, когда изображала крайнюю степень удивления по поводу случившейся Юриной двойки по физике. Юлька недоверчиво фыркала, и они долго, целый день, маялись в траве на опушке леса, грызли сладкое нутро клевера и стебельки диких злаков, вяло болтали, пережидая день, и отправились к дому в ранних сумерках, празднуя труса и умирая от голода и жажды.

К счастью, не ожидало их ничего страшного. Парадокс, но прегрешение было столь злостным, что никто не подумал о том, что машину могли перепачкать Юлька и Юра. Все, и вызванный милиционер, подумали на пришлое хулиганье, которое, случалось, захаживало на Николину Гору и «отмечалось» специфическим образом. Об этом рассказала встретившая Юру и Юльку Евгения Павловна. Но косилась она тем не менее весьма подозрительно, и ноздри ее буйно трепетали: должно быть, от Юры все еще пахло краской. Благо пятен на Юриной рубашке в желто-бурую клетку не было заметно в сгущавшемся вечернем полумраке. Кроме того, Юлька по мере сил отвлекала внимание Евгении Павловны от Юриной перемазанной персоны. Отвлекала в присущей ей манере и по обыкновению довела домоправительницу до белого каления. В конце концов та удалилась, громко, так, чтобы слышали отдыхавшие в гостиной после поездки в Москву родительницы, приговаривая:

– Дети – это наказанье, это ужас что такое, это беси натуральные зломысленные! А еще говорят, дети – счастье! Дети – счастье?! Лучше кота иметь, он тока гадит! А не разговоры ехидные разговаривает, не обманывает, не хулиганничает и не подстрекает! И откуда что берется!..

– Кота… – задумчиво и даже томно вслед Евгении Павловне сказала Юлька. – Кота… – И когда Евгения достаточно удалилась, замурлыкала: – Юрка, я знаю одно местечко – канаву за водокачкой, там растут такие розовые зонтики, валериана называются… Ты меня понимаешь?

– Ни за что, – торопливо и с неведомо откуда взявшейся решительностью молвил Юрий Алексеевич. И добавил, убоявшись Юлькиного презрения: – Может, попозже. Когда все уляжется, все эти разговоры о крашеной машине…

– Жа-а-аль… – протянула Юлька. – Но попозже-то никак не выйдет, попозже-то канавы выкосят. И где валерьяну найдешь? А я думала: выкопаем, посадим под Евгеньиным окошком, прямо там, где не выполоты зонтики – трава сныть, и будет ей кот, и не один… Понимаешь ли, Юрка, если просто настойкой валерьянки полить, это ненадолго, моментально выветривается, неинтересно. Жа-а-аль, что ты не хочешь… Ну да ладно, пай-мальчик, спокойной ночи, – фальшивым тоненьким голоском пропела она и отправилась к себе в комнату, чуть встряхивая нечесаными лохмами, чуть приплясывая польку-бабочку.

Юльке все, похоже, было как с гуся вода, она явно замышляла какую-то очередную пакость. А Юра, хотя и не совсем лапоть деревенский, но, что греха таить, во многом маменькин сынок, не способен был ни к стратегическому, ни к тактическому планированию безобразий. Поэтому его изумляла, пугала и захватывала масштабность непонарошечной Юлькиной партизанской войнушки, начавшейся, видимо, не сегодня и не вчера по причинам неведомым и, как подозревал Юра, совершенно пустяшным. И еще понял он, что нужен Юльке-победительнице не только как союзник, не просто как исполнитель (и зачастую исполнитель невольный) ее наглых планов, но – и это, товарищи, главное – как восторженный свидетель ее побед. Потому что свидетельствовать и восторгаться было больше некому, победы-то, честно говоря, были таковы, что не похвастаешься в широком кругу, победы-то были достойны никак не поощрения, а, напротив, сурового наказания.

И Юре очень не понравилась эта самая Юлькина полька-бабочка и фальшивый тоненький голосок, поскольку он, может быть, не слишком отчетливо, но сознавал, что более всего обидно не предательство союзника, не отказ исполнителя, а нежелание свидетеля, нежелание единственного зрителя, милостиво допущенного в Юлькин театр, выражать свой восторг и восхищение. Нежелание, выраженное, между прочим, не в первый уже раз. Но Юра был слишком утомлен этим нелучшим днем своей жизни, чтобы размышлять на ночь глядя о последствиях своего отказа. А последствия не заставили себя долго ждать.

* * *

Наутро дамы-мамы, которым на даче не сиделось, вновь собрались в город, то ли на выставку живописи, то ли на книжный фестиваль (дети тоже были приглашены, но культурная программа не устроила ни Юльку, ни Юру). А перед отъездом Елена Львовна, которая встала почему-то не с той ноги, устроила разнос Евгении по поводу сто лет не мытого пола и бесхозяйственности вообще, чтобы выплеснуть раздражение и не портить поездку.

– Пылища – не продохнуть в доме! Ковер не ковер, а мышиное гнездо! Грязь! Натоптано! – чеканила Елена Львовна. – Вы дармоедка, Евгения! Я вам плачу не за то, чтобы вы на свидания бегали! Уволю, если сегодня к вечеру дом по-прежнему будет похож не на дом, а на… а на…