Читать книгу "Танго старой гвардии - Артуро Перес-Реверте"

— Речь идет о заведениях, которые посещает так называемое простонародье. Находятся они в кварталах бедноты, — пояснил он. — Но я по-прежнему не знаю, должны ли вы…

Он замолк и обернулся к ней. А ее, казалось, забавляет эта преднамеренная осторожная заминка.

— Вы хотели сказать, должна ли я рисковать, появляясь там?

— На самом деле там не так уж опасно. Главное — не слишком выставлять напоказ… Не кичиться.

— Чем?

— Ничем. Ни деньгами. Ни драгоценностями. Ни дорогими или чересчур элегантными нарядами.

Откинув голову, она громко расхохоталась. Какой беспечный, чистосердечный смех, подумал Макс. Такой слышится на теннисных площадках, на модных пляжах, в гольф-клубах, доносится из двухместных открытых «Испано-Сюиз».

— Понимаю… Мне надо будет одеться проституткой, чтобы не бросаться в глаза?

— Не шутите.

— Я и не думаю шутить, — она взглянула на него неожиданно серьезно. — Если бы вы знали, сколько девочек мечтают нарядиться принцессами и сколько взрослых женщин — выглядеть как шлюхи.

Последнее слово в ее устах почему-то прозвучало не вульгарно, подумал растерявшийся Макс. Но лишь вызывающе. Вполне в стиле и духе женщины, способной из любопытства или развлечения ради отправиться в квартал, пользующийся дурной славой, чтобы посмотреть, как танцуют танго. Умеющей произносить некоторые слова и смотреть в глаза мужчины, словно от слов она уже перешла к делу. Но что бы ни говорила Меча Инсунса, вульгарной она не была и быть не могла. Капрал Долгорукий-Багратион, пока был жив, хорошо это формулировал: «Мое меня не минует, а что миновало — то не мое».

— Удивительно, что вашего мужа так интересует танго, — сказал Макс, несколько оправившись. — Я считал его…

— Серьезным композитором?

Теперь черед рассмеяться пришел Максу. И он сделал это с мягкой и хорошо рассчитанной уверенностью человека светского:

— Это ведь всего лишь игра понятий. Но, конечно, как-то принято различать ту музыку, что сочиняет он, и ту, что звучит на танцульках.

— Можем назвать это прихотью. Мой муж — человек своеобразный.

В душе Макс не мог с этим не согласиться. Да, вот именно, «своеобразный» — самое подходящее слово. Насколько ему было известно, Армандо де Троэйе входит в пятерку самых известных и высокооплачиваемых композиторов мира. А из ныне живущих испанцев один лишь Фалья[19]ему вровень.

— Восхитительный человек, — добавила женщина через секунду. — За тринадцать лет он достиг такого, о чем другие не могут даже мечтать… Вы знаете, кто такие Дягилев и Стравинский?

Макс дал понять, что это обидный вопрос. Да, я всего лишь жиголо, говорила его улыбка. И музыку знаю лишь понаслышке. Но все же не до такой степени неуч и невежда.

— Да, разумеется. Русский хореограф и его любимый композитор.

Меча кивнула и стала рассказывать. Армандо часто встречался с ними в Мадриде во время Великой войны, у своей чилийской приятельницы Эухении Эррасурис. Русские готовились показать в «Театро Реаль» «Жар-птицу» и «Петрушку». Армандо де Троэйе же в ту пору был композитором многообещающим, но малоизвестным. Они прониклись друг к другу симпатией: де Троэйе возил их в Толедо и Эскориал. Вскоре подружились. Через год снова встретились — теперь уже в Риме, и там они познакомили его с Пикассо. После войны, когда Дягилев и Стравинский вновь привезли в Мадрид свои балеты, де Троэйе показывал им в Севилье процессии на Святой неделе. По возвращении они сблизились еще больше. Спустя три года, в 1923-м, в Париже состоялась премьера его «Пасодобля для Дон Кихота». Успех был оглушительный.

— Об остальном вы узнаете сами, — сказала Меча. — Турне по Соединенным Штатам, триумф «Ноктюрнов» в Лондоне, где на первом исполнении присутствовала испанская королевская чета, соперничество с Фальей, восхитительный скандал в парижском «Саль де Плейель» на прошлогодней премьере «Скарамуша», который поставил Серж Лифарь[20]и оформил Пикассо.

— Да, это называется «триумф», — беспристрастно оценил Макс.

— А что для вас триумф?

— Гарантированные пятьсот тысяч песет в год. Можно больше.

— Ого. У вас слишком высокие требования.

В словах Мечи, глядевшей на него с любопытством, Максу почудилась ядовитая насмешка.

— А как вы познакомились с мужем?

— Тогда же и там же — у Эухении: она моя мачеха.

— Интересная, наверно, жизнь рядом с таким человеком.

— Да.

Односложное слово прозвучало отрывисто. И безо всякого выражения. Женщина смотрела туда, где за спасательными шлюпками виднелось море и в золотисто-серой дымке все выше поднималось солнце.

— А какое же отношение имеет ко всему этому танго? — спросил Макс.

И увидел, как она, склонив голову набок, раздумывает, словно перебирает один за другим возможные варианты ответа.

— Армандо — человек с юмором. Он любит игру. Во многих смыслах слова. И в своем творчестве тоже, разумеется. Игру рискованную, новаторскую… Именно этим он в свое время пленил Дягилева.

Она замолчала на миг, рассматривая рисунок на переплете книги, где был изображен какой-то элегантный господин на фоне средиземноморского пейзажа с зонтичными соснами и пальмами.

— Можно сказать, — наконец продолжила она, — что ему безразлично, для рояля пишется музыка, для гитары или для барабана глашатая… Музыка, по его мнению, есть музыка. Он на том стоит. И говорить тут больше не о чем.

За пределами их укрытия морской ветерок был слабым и возникал только от перемещения лайнера. Солнечный диск, становясь все четче и ярче, нагревал дерево. Меча Инсунса поднялась, и Макс встал следом.

— И всегда — необыкновенно своеобразный юмор, — продолжала она, очень естественно продолжая разговор. — Однажды он сказал репортеру, что хотел бы, подобно Гайдну, сочинять для увеселения монарха. Симфонию? — Сделайте одолжение, ваше величество! А не понравится — обтешем ее, пригладим, превратим в вальс и напишем для него слова… Ему нравится делать вид, что он пишет по заказу, хотя это чистая ложь. Это он так кокетничает.

— Надо обладать большим умом, чтобы собственные чувства выдавать за подделку, — сказал Макс.

Он не помнил, где вычитал или услышал эту фразу. За неимением культуры истинной и собственной он очень ловко, уместно и своевременно умел вворачивать в свою речь чужие мнения. Меча Инсунса поглядела на него с легким удивлением:

— Хм… Кажется, мы вас недооценивали, сеньор Коста.