Читать книгу "Там, где трава зеленее - Наталия Терентьева"

Он пил все подряд. Виски с крупно наколотыми кусками льда — после утреннего волейбола, ледяное пиво — после первого купания, рюмочку-другую коньяка с кусочком лимона и крохотной чашкой кофе — перед ранним обедом, бутылку кислого красного вина за обедом… Потом Саша падал в номере и засыпал до вечера. А вечером продолжал.

Но когда на четвертый день он упал на улице, я попросила его так не пить. Виноградов полез драться, к ужасу окружающих немцев.

Весь следующий день мы отдыхали отдельно — это было легко сделать, поскольку мы жили в соседних номерах и приходили друг к другу в гости через балкон. Потом помирились, но он вовсе не благодарил меня за то, что я остановила пьянку. Он сердился, но больше так не пил. Если бы я знала, что через четыре месяца он найдет себе котенка со сладкими ножками, я бы так не волновалась о его здоровье. Но я же собиралась с ним жить до самой старости. Я думала, что, наконец, Виноградов нагулялся, захотел тихой гавани, большого дома, детского смеха по утрам…

У меня приближался день рождения. Он попросил меня выбрать себе что-нибудь хорошее в подарок. Что хорошего можно выбрать в Турции? Я не очень стесняюсь того, что люблю красивые украшения. «Украшения на елке, украшения на маме», — как-то прокомментировала это четырехлетняя Варька и спросила: «Мам, когда ты ум'ёшь, ты оставишь мне все свои кольцы?..»

Александр Виноградов был потрясен чудесами наследственности. Примерно в таком же возрасте он беспокоился, оставит ли ему отец свой «Москвич», когда умрет. Я в ответ могла только рассказать, что лет до восьми проискала волшебную палочку. Цель у меня была конкретная, точнее, их было две — превратиться в красивую принцессу и сделать так, чтобы моя мама, папа и бабушка не умирали никогда.

В турецком магазинчике с помощью прицокивающего и причмокивающего продавца я выбрала несколько не очень дорогих украшений. Виноградов как-то странно реагировал. Похоже, он сердился, что я выбрала себе слишком много: и то, и еще это… Но я знала, что сумма в два моих месячных оклада для него ничего не значит — три раза сходить в Москве в ресторан. Я и поверить не могла, что он сердится. Я думала — это жара или он опять объелся и выпил каких-то таблеток для ускорения пищеварения, от которых у него расстраивается кишечник и он носится в туалет с бешеными глазами раз семь-восемь в день.

…Так что из моих богатств отдавать ему?.. Я держала в руках сережки с лунным камнем, такое же кольцо, колечко с крохотным сапфиром и подвеску с бриллиантиком на очень необычной цепочке — переплетенные нити белого и желтого золота. Почему-то лунный камень, хотя я его сама выбрала, вызывал у меня тоску и странное ощущение тягости. Ну вот, этот комплект я и верну.

Остальное, пожалуй, оставлю в наследство Варьке. Это не драгоценности в полном смысле слова — они ничего не стоят, особенно если вдруг продавать, — трехсот долларов не дадут за все. Это просто красивые вещи. Действительно, как на елке — так стоит себе зеленая елка и стоит, а набросишь на нее блескучие гирлянды — «красивая елочка»!.. Красивая убогая мамочка, позволявшая человеку, с которым спала, унижать ее жадностью.

Наступила ночь перед «разводом», так назвала я для себя то, что собиралась сделать завтра. На самом деле, вопреки обычным виноградовским обвинениям, я толком-то от него не уходила. Ни разу. Подарки, бывало, возвращала, но это было еще до Вариного рождения. С дачи месяц назад уехала — так это была генеральная репетиция. Я не могла объяснить, но чувствовала — что-то происходит. Он уже тогда встречался и с котенком, и с двумя пэтэушницами, о которых сам спьяну проболтался — уж больно сильно они его поцарапали, было уже не отвертеться, не свалить все на банный веник, как обычно. Как знать, может, котенок — одна из них…

Я легла спать, и мысли стали носиться в голове, как отпущенные на волю после месяца на цепи гончие. Не вполне нормальные к тому же. Я старалась уцепиться хотя бы за одну и с ней вместе поскакать туда-сюда, обратно, но ни одна не давалась. Об этом, о том…

О Варе — как он недавно завернул ее в шкуру, лежащую на его кресле, и со злостью бросил на деревянный пол. «Уйди от меня, поганая девчонка!» — орал он потом на нее, когда девчонка ходила просить неизвестно за что прощения к нему в комнату…

Я маялась-маялась, почувствовала, что, если не запишу хотя бы половину взбесившихся Мыслей, — меня разорвет. Я поставила большого лохматого льва на край дивана, чтобы свет от настольной лампы не мешал Варьке спать, и включила компьютер.

Прежде я всегда работала ночью, но с тех пор, как появилась Варька, предпочитаю пораньше встать, хотя мне, сове, это безумно трудно. Тем не менее утром, после двухминутной зарядки, контрастного умывания и чашки обычного растворимого кофе, у меня вполне ясная голова.

Сейчас, глядя то на темное небо, то на белое поле монитора, я попробовала записать все, что меня мучило, потом попробовала начатую статью, но то ли от усталости, то ли от чрезвычайного расстройства связи между словами не устанавливались.

Тогда я прочитала несколько листочков из книжки Веры Павловой, наткнулась на стихотворение, которого раньше не замечала, — значит, еще не понимала его. «Всякий слышит лишь то, что понимает», как говорил кто-то из древних, кажется Плавт. Сейчас же я была потрясена стихотворением, читала его взад-вперед, пока не уснула. Проснувшись в пять утра, я почувствовала под щекой край книги, открыла глаза, наткнулась на уже знакомые строчки:

Смысл жизни младше жизни

лет на тридцать — тридцать пять.

Полагается полжизни

ничего не понимать.

А потом понять так много

за каких-нибудь полдня,

что понадобится Богу

вечность — выслушать меня.

Она еще уверена, что Бог будет ее слушать… Значит, не такая грешница, как я…

Я встала, умылась попеременно холодной и горячей водой и села за стол. Хорошее начало будет для письма, подумала я. И стала писать Саше письмо, от руки. Все-таки написанное на компьютере письмо — это не письмо. Так, суррогат.

«Саша, в какой момент тебе вдруг показалось, что мир — это огромный бордель, где ты можешь свободно выбирать женщин, приходить-уходить на глазах у всех?

Отчего это, Саша? Ты стал богатым? Ты — хозяин жизни? Или тебе страшно — приближается старость, и ты хочешь все успеть?

Или просто — ты заполняешь пустоту, которую никак и ничем не можешь заполнить?

Мне казалось, чего проще — заполни пустоту нашей любовью, нашей с Варей нежностью. Подумай — так ли много людей в мире, которым мы по-настоящему нужны?

Так ли много женщин, способных простить тебе то, что ты вытворяешь?

Так ли много у тебя детей, в конце концов, чтобы так легко отказываться от радости быть отцом? Что-то я не слышала историй о счастливых субботних папах и об их счастливых детях…

Саша, не в моих правилах учить.

Но спрошу тебя напоследок: а как же — душа, Саша?

Что там останется? Хлыстики и вибраторы? Или душа сейчас не главное? Ты не в это играешь?