Читать книгу "Притяжения - Дидье ван Ковелер"

— Дурень вы, дурень. Я теперь, после того, что вы сделали, всего лишь свидетель обвинения. Этика обязывает меня передать дело другому следователю. Но это не спасет ваши картины. Если вы не сообщите следствию ничего нового до одиннадцати часов завтрашнего дня, они будут преданы огню в плавильной печи священнослужителем в присутствии прокурора. Ваш адвокат мог бы заявить протест, сославшись на право авторской собственности, но вы отказались от защиты.

Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. Она видела, что он поверил ей. Прилив радости оттого, что блеф удался, поверг ее в смятение. Ей подумалось, что наконец-то, по прошествии полугода, она начинает понимать, что происходит в его душе. Угроза совершить столь иррациональное деяние под контролем юрисдикции как бы уравняла их в безумии, но теперь преимущество было за ней, а он сдал позиции: физическое насилие стало первым его чистосердечным признанием и первым серьезным проигрышем.

— Продолжайте в том же духе, — бросила она и вышла.

* * *

Шарли провела остаток дня в территориальных водах Англии, пытаясь из своей кухни определить местонахождение тела юноши с затонувшего парома. Ее маятник над морскими картами качался невпопад, а предполагаемый утопленник больше не давал о себе знать. Когда заплаканная невеста наконец ушла, Шарли отправилась развеяться в торговый центр. Пошатавшись час по модным бутикам, она заглянула в книжный отдел и полистала альбомы по искусству. И вдруг замерла. Ей попалась книга о Микеланджело. Она задрожала всем телом при виде «Страшного суда» — фрески на стенах Сикстинской капеллы.

Шарли позвонила Дельфине, попала на автоответчик, попросила перезвонить ей. Перекусила горячим сандвичем с ветчиной и сыром, выпила два мартини и вернулась домой. В окнах горел свет. На мгновение в ней шевельнулась надежда, что вернулся Максим, но она тут же поняла, что скорее боится этого, чем надеется. Впрочем, свет она сама не погасила, уходя.

Она уснула перед телевизором и проснулась от собственного крика. Ей привиделась Дельфина в крови, с изрезанным лицом и ранами на теле. Шарли набрала ее номер, сходя с ума от тревоги. Снова автоответчик. Она опять оставила сообщение, умоляя перезвонить. Было двадцать минут первого. Шарли схватила кожанку, шлем и, оседлав мотороллер, помчалась через весь Париж.

Добравшись до бульвара Малерб, она сосредоточилась на электронной коробке домофона и попыталась угадать код. После двадцатой неудачи дверь открылась — какая-то пара шла из гостей. Шарли посмотрела на почтовые ящики, взбежала на четвертый этаж, позвонила. Тишина. Шарли давила на звонок до боли в пальце, звала, стучала. Без толку. Разбежавшись, попыталась высадить дверь — и ударилась о бронированную створку. Она уже собралась было позвонить к соседям, как вдруг Дельфина открыла — заспанная, в ночной рубашке. Шарли кинулась к ней, обняла, убедилась, что ран нет и в помине.

— Тебе не спалось? — пробормотала Дельфина, еле ворочая языком.

Шарли втолкнула ее в квартиру, захлопнула дверь, заперла на все замки.

— У меня впервые было видение о живом человеке. Тебя убивали.

— Он?

— Он, кто же еще! Он сдирал с тебя кожу ногтями! Я знаю, почему тел не нашли — он их съел!

— А, — зевнула Дельфина. — Кофе хочешь?

И повела ночную гостью на кухню. Шарли шла за ней, сбитая с толку отсутствием реакции.

— И больше ты ничего не скажешь? Да что с тобой?

— Он написал меня на стене своей камеры.

— Черт! Ты видела? И что?

— Все кончено, Шарли. Он пытался меня задушить. Теперь в его досье хоть что-то есть. Я.

Ошеломленная Шарли смотрела, как Дельфина засыпает кофе в раструб кофеварки, забыв вложить фильтр.

— Ты думаешь, он этого и хотел?

— Я приняла две таблетки лексомила, чтобы выспаться и подумать утром на свежую голову. Мое глубокое убеждение — он невиновен, он просто играет со мной, и все, но я буду вынуждена сдать дело. Любой другой следователь передаст его в суд, и прокуратура вызовет меня в качестве свидетеля. Если я дам показания в суде присяжных — ему конец… Я не имею права так с ним поступить, Шарли.

Она включила кофеварку и обессиленно рухнула на стул, продолжая терзаться своей дилеммой.

— Дельфина, я пыталась тебе дозвониться вчера вечером. Человек, который мне снился, тот, что расписывал стену в какой-то церкви, и голуби были вокруг… это Микеланджело.

Дельфина облокотилась на стол и посмотрела на нее, с усилием вникая в сказанное.

— Микеланджело… — пробормотала она. — Эксперты говорили, что фреска на стенах комнаты для свиданий… это была копия-перевертыш «Страшного суда», бесы в раю и ангелы в аду…

Глаза у нее закрывались. Шарли крепко сжала ее запястья и отчеканила:

— Когда Микеланджело расписывал Сикстинскую капеллу, в тысяча пятьсот тридцать шестом году, исчезли двое его подмастерьев. Так сказать, душой и телом. Два молоденьких мальчика, на которых он положил глаз. Теперь понимаешь?

— Я не верю в реинкарнацию, Шарли. Жеф — талантливый художник, забавы ради попробовал сымитировать стиль другого, вот и все…

— Да если бы только стиль… У тебя соль есть?

— Соль?

— И свечи.

Вокруг кровати Дельфины она рассыпала крупную соль, очертив круг, внутри его зажгла свечи, расположив их как бы на шести оконечностях звезды Давида, потом — соли не хватило, — нарисовала крест сахарным песком.

— Теперь с тобой ничего не случится.

Шарли уселась на кровать, сняла сапожки и спросила Дельфину, с какой стороны она спит.

* * *

Собака прыгнула за палкой, поймала ее на лету, принесла к ногам сторожа. Старик мрачно смотрел на микроавтобус, который снова привез рабочих для расчистки территории. Потом он повернулся к обрушившемуся крылу. На фоне восходящего солнца оголившиеся опоры напоминали ему судостроительные верфи в Бресте, где прошло его детство, — только здесь ничего не строят. Здесь все разрушат — сразу, как только уйдет Жеф. Эта тюрьма была всей его жизнью. Родители хотели, чтобы он стал священником. Он окончил семинарию, но плоть оказалась слаба. Вернее, чересчур сильна. Тогда он прошел конкурс в администрации исправительных учреждений. Стал сторожем — тоже дело. Какая-никакая ответственность. «И сами, как живые камни, устрояйте из себя дом духовный…»[8]Из послания святого Петра. Это стало его девизом. Жеф был единственным заключенным за все годы, который его слушал. Который ему отвечал. Он-то, Люсьен, знал правду. Он задал вопрос художнику, когда тот писал фреску на стенах комнаты для свиданий, так прямо и спросил, почему-де убил девушек.

— Чтобы сохранить им жизнь. Теперь все думают о них. Их изображения будут стоить бешеных денег. Их судьбе позавидует не одно поколение.