Читать книгу "Вглядись в его лицо - Лиза Скоттолайн"

Рассеянно оглядев разбросанные по столу бумаги, Элен приказала себе сосредоточиться на работе. Или хотя бы притвориться деловитой. Марсело в своем кабинете беседует с сотрудниками; ее стол ему отлично виден. Она подняла голову, и в ту же секунду Марсело посмотрел на нее через стеклянную стену.

Элен вспыхнула и улыбнулась; Марсело быстро отвернулся, переведя взгляд на своих собеседников. Он что-то бурно обсуждал, жестикулировал. Элен опустила голову и постаралась сосредоточиться. Через несколько часов стемнеет…

Она взяла телефон.

20

В той части города, куда она приехала, улицы пустели рано. Солнце быстро уходило за горизонт, оставляя темнеющее небо. Элен объехала квартал, время от времени останавливаясь и делая пометки в блокноте. Сточные канавы завалены бытовыми отходами; под напором воды горы мусора перемещаются, правда, совсем недалеко. Повсюду стоят старые машины, возле них тоже скапливается мусор. Ряды закопченных двух-трехэтажных домов, разбитые тротуары; во многих окнах нет стекол, вместо них вставлены листы фанеры, почти сплошь расписанные граффити. В других зияют черные провалы, неприглядные, как дыры в беззубом рту. Навесы над крылечками просели, облупившиеся ставни висят на одной петле. Зато на каждом целом окне, на каждой двери — решетка. В одном месте решеткой обнесено все крыльцо, отчего дом похож на клетку.

Здесь, на Эйснер-стрит, всего две недели назад в своей комнате погиб восьмилетний мальчик. В него попала шальная пуля. Убитого мальчика звали Латиф Уильямс.

Элен повернула на Эйснер-стрит. На всей улице горел единственный фонарь. Его тусклые лучи освещали наваленную в углу гору мусора, булыжников и старых покрышек. Она остановилась у дома номер 5252, где жил Латиф. Перед домом — своего рода мемориал, памятное место. Сейчас почти ничего не видно… Когда ее глаза привыкли к полумраку, она разглядела красного игрушечного зайчика, фигурку Человека-паука, несколько детских рисунков фломастером, большой пакет фруктовых драже, открытки с выражением соболезнования, огромный букет искусственных маргариток и горшок филодендронов, который так и не вынули из целлофана. Над всем этим висела растяжка, написанная несмываемым фломастером: «ТИФ, МЫ ТЕБЯ ЛЮБИМ!» По краям стояли свечи. Правда, сейчас, на холоде и на ветру, они не горели. Латифу Уильямсу даже после смерти было отказано в крошечной толике тепла и света…

К горлу Элен подступил ком. Она не помнила, сколько точно детей погибло в Филадельфии в прошлом году, да это и не важно. Все равно нельзя, невозможно смириться с тем, что дети погибают от пуль. Элен надеялась, что никогда не очерствеет душой, никогда не привыкнет к тому, что в наше время на улицах или у себя дома гибнут дети. Притормозив, она заехала на парковку, взяла все необходимое и вышла из машины. Мать Латифа согласилась дать ей интервью.

Двадцатишестилетняя Летиция Уильямс оказалась настоящей красавицей: худое лицо, чуть раскосые карие глаза, высокие скулы, полные губы, не тронутые помадой. В мочках ушей висели длинные серьги с деревянными бусинами. Волосы средней длины были выкрашены в светло-рыжий цвет. Летиция выпустила поверх джинсов безразмерную черную футболку с фотографией сына и подписью: «Латиф, покойся с миром».

— Спасибо, что приехали, — сказала Летиция, придвигая к Элен большую кофейную кружку.

Они сидели за круглым столом в маленькой, уютной кухне. Элен огляделась. Шкафчики облицованы темным деревом, рабочий стол заставлен противнями для выпечки и формочками для печенья. Два пирога на блюде накрыты фольгой. Летиция сказала, что они «вышли неудачными» и ей стыдно подавать их на стол.

— Это вам спасибо за то, что вы в такое тяжелое для вас время не отказались встретиться со мной, — ответила Элен, выразив матери погибшего мальчика свои соболезнования. — Пожалуй, единственное, что мне не нравится в моей работе, — необходимость приставать к людям, когда они переживают самое страшное… Пожалуйста, еще раз примите мои соболезнования.

— Спасибо. — Летиция села и устало улыбнулась. — Я хочу, чтобы про него написали в газете. Тогда, может быть, до всех наконец дойдет, что у нас творится. Пусть люди знают, что в нашем квартале каждый день убивают детей. Нельзя, чтобы все ограничивалось сухими цифрами, статистикой… Цифрами не проймешь.

— Вот именно! Потому-то я к вам и приехала. Я хочу, чтобы читатели нашей газеты поняли, что значит потерять ребенка, убитого шальной пулей… Извините.

— Ничего. Я уже все слезы выплакала по Латифу. Но я не верю, что вам удастся до них достучаться. Знаете, чего ваши читатели ни за что не поймут?

— Чего?

— Для таких, как я или Диана — соседка, у нее тоже недавно убили ребенка… Она живет напротив, через дорогу… Так вот, для нас с ней мир перевернулся. Мы ведь не просто горюем. Мы злы на весь мир! Гнев переполняет нас! Вот где у нас уже сидит этот ужас! — Летиция провела ребром ладони по шее. Она говорила нараспев, как будто молилась. — Все матери в нашем районе до смерти боятся, что их ребенка тоже убьют шальной пулей. Как будто мы мишени в каком-то адском тире… А остальные живут так, словно ничего не происходит! И ничего не меняется. И это Америка!

У Элен рвались с губ слова сочувствия, но она благоразумно промолчала. Интересно, удастся ли ей передать в статье чувства Летиции?

— Помните, что было во время урагана «Катрина»? Мы здесь живем как будто в другой стране. Как будто в США два свода законов, разные правила, разные цели для белых и для черных, для богатых и для бедных! Вот что я думаю, если коротко. — Летиция ткнула в Элен указательным пальцем. — Вы живете в Америке, а я нет. Вы живете в Филадельфии, а я нет!

Элен не знала, что ответить, поэтому промолчала.

— В том месте, где живу я, моего ребенка могут пристрелить на улице, и никто ничего не заметит. Знаю, вы хотите привлечь к нашим проблемам внимание властей, призвать соседей к бдительности, чтобы они вовремя вызывали полицию и все такое, а я соседей ни в чем не обвиняю. Они тоже люди. Если они донесут на убийц, они покойники! Бандиты убьют и их, и их близких… Их детей.

Элен не перебивала взволнованную Летицию. Сейчас слова убитой горем матери шли из самого сердца. Пусть выскажет, что у нее наболело… Она заслужила это право.

— Поэтому все, что мне остается, — рассказать вам о том, каким был мой Тиф, потому что он… — Летиция бегло улыбнулась, и ее ожесточенные глаза на секунду потеплели. — Забавный он был мальчик, настоящий клоун. Бывало, смешил нас до слез. На последней вечеринке в школе он из себя выходил, и все просто падали от хохота. Вы не представляете, как я по нему тоскую…

Элен вспомнила Сьюзен Суламан, которая ездит по округе и ищет своих детей. И Кэрол Брейверман, которая вот уже два года надеется на чудо.

— Понимаете, что самое страшное? Тиф был моим сыном, но ведь он не единственный, кого здесь убили. — Летиция прижала руку к груди, закрыв фотографию сына на футболке. — Недавно в нашем квартале подстрелили еще троих детей, всех троих насмерть. Можно вас спросить: случается ли такое там, где живете вы?