Читать книгу "Дюжина аббатов - Лаура Манчинелли"

Они вернулись в замок опечаленные. Дамы между тем под руководством маркизы скроили черную шкурку с шеей, лапами и хвостом и набили ее соломой. Они уже подшивали усатую голову из того же меха, набитую соломой. Затем игрушку торжественно вручили Чико. Венафро недоверчиво улыбался. Мальчик растерянно смотрел на игрушечного кота, потом он потерся о него щекой, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Ничего не произошло. С Миро бы этот номер не прошел. Потом малыш подумал, что лучше игрушечный кот, чем совсем никакого, и ушел, сжимая его в объятиях.

Зефир все дул, Миро не возвращался, а Чико грустил. Многие мужчины и женщины тоже грустили и злились, а в лесу кипела ранняя весна. На деревьях уже появились розовые сережки.

И тогда Венафро решил научить Чико играть на флейте. Это оказалось несложно, как только они преодолели первую трудность: попадать пальцами в нужные отверстия. Более того, Венафро трудно было бы найти ученика более способного. Они подолгу сидели вместе, ученик и учитель. Снова подолгу шел снег, и мир окрасился в серо-белые тона. Маркиза часто смотрела на них, упершись локтями в колени, а подбородком в ладони. Через несколько дней Чико уже смог сыграть пастушескую песенку.

Он играл практически целыми днями, гуляя по замку или же сидя во дворе на скамеечке, когда было не очень холодно. Он все время учил новые мелодии и играл все лучше и лучше. Венафро не мог нарадоваться на успехи своего ученика. Чико первым заметил возвращение Миро – тощего, потрепанного, со следами ночных драк, – и не смог сдержать возгласа. Но вместо того чтобы броситься бродяжке навстречу, он взял свою флейту и заиграл гавот. Ребенок с восторгом смотрел на кота, который медленно и торжественно шел к нему, помахивая в такт хвостом. Они помирились, зато теперь Чико уже умел играть на флейте.

Однажды в конце марта, когда снег уже неделю как прекратился и дорога в долине стала совсем чистой, в замок неожиданно прибыла Священница. Ее приняли очень торжественно, особенно маркиза, которая сразу начала рассказывать ей о Чико. Священница пришла навестить его пешком, при ней не было ее обычных громадных корзин, а только одна маленькая корзиночка с грецкими и лесными орехами, а также большой медовой лепешкой-фокаччей с творогом и зернышками фенхеля. Это были подарки для Чико.

В суматохе встречи мальчик исчез. Кто-то видел, как он заглянул в зал, когда все толпились вокруг Священницы, засыпая ее вопросами. Больше ребенка никто не видел. Его искали повсюду. Напрасно. Наконец все расселись вокруг уставшей Священницы в зале и, пока она отдыхала, развлекали ее разговорами. Она была несколько расстроена и разочарована исчезновением Чико, поскольку ждала, что он примет ее с радостью, особенно потому, что она привезла ему столько гостинцев. Но пока она беседовала с маркизой, Венафро, герцогом и мессером Гоффредо, из-за стены, возле камина, как из музыкальной шкатулки, раздался тоненький голосок флейты. Сначала несколько неуверенных нот, а потом зазвучала такая сальтарелла, какой в замке и не слыхивали. Отверстие в стене, служившее в свое время нишей для дров, а затем наглухо замазанное штукатуркой со стороны зала, служило резонатором маленькой флейте, придавая ее звучанию силу и мощь. Когда стихли звуки сальтареллы, из камина вылетели прямо перед пылающим огнем Чико, Миро и игрушечный кот – все трое черные от сажи и белесые от пепла. Священница взяла ребенка на руки и поцеловала его. Потом всех троих – малыша, кота и игрушку – посадили в большой чан с теплой водой и вымыли. Чико и без того чувствовал себя как маленький принц: у него была флейта, живой кот и игрушка, теперь он получил еще и гостинцы. Он засунул лепешку себе за пазуху и вечером, когда донна Камилла спросила у него, не хочет ли он съесть кусочек, посмотрел на нее злым взглядом. Его так и уложили спать с котами, флейтой и лепешкой-фокаччей.

ЗАПРЕЩЕННАЯ МУЗЫКА

– Не стоит давать флейты детям, – снова повторил аббат.

Все обернулись посмотреть, кто это сказал. Вошедший стоял на пороге в просторной и длинной, до пят, черной рясе, высокий и желтый, так как страдал разлитием желчи. Это был аббат Ипохондрио. Все молча смотрели на него.

– Почему? – спросил Венафро, убежденный, что у каждого ребенка должна быть флейта, дудка или окарина.

– Флейте вообще не следовало бы существовать на свете, – продолжил аббат свою мысль, входя в залу, – равно как и виоле, лютне, бубнам и всем прочим проклятым инструментам, годным только для прельщения.

Герцог Франкино подумал о своей виоле и улыбнулся.

– Да будет тысячекратно проклят тот, кто изобретет музыкальный инструмент, поскольку те, кто любят играть и петь – проклятые души. Пение тоже приводит в когти к дьяволу.

– Увы, монсиньор, но Григорий Великий думал иначе, – с легким раздражением сказала маркиза.

– Григорий Великий писал церковную музыку. В церкви можно и петь, и играть, синьора, но за пределами святых мест следовало бы запретить и то и другое, ибо это дьявольское искусство. Сам дьявол наущает вас в игре, он изобретает соблазнительные ноты, которые подлое племя поэтов использует потом в стихах, да так, что каждая нота и каждый слог становятся ловушкой греха. Дьявол незаметно подкрадывается к певцам и музыкантам, придавая их искусству свою дьявольскую силу. Он разжигает сердца слушателей, распространяя в их крови нечестивый огонь и распаляя страсти, что ввергают мужчин и женщин в пучину греха.

Все слушали аббата молча, и только маркиза осмелилась обратиться к нему с вопросом:

– По-видимому, вы говорите, монсиньор, о любовных желаниях?

– Донна, не заставляйте меня произносить нечестивые слова. Помните о том, что дьявол всегда наготове и стоит у нас за плечами. И помните, что слова и звуки – это те пути, которыми он проникает в душу. Поэтому некоторые слова можно произносить только в святых местах, куда демону не проникнуть и где он остается на пороге, пожираемый яростью. Тогда слова и звуки становятся проводниками чистых эмоций – языком Бога. Горе тому, кто вынесет их за врата церкви, горе тому, кто предложит демону средство прельщения душ. Я даже не осмеливаюсь думать, чем может стать флейта в руках невежественного юноши или женщины, которая не превосходит в мудрости подростка. Я даже не осмеливаюсь представить, во что бы превратился мир, если бы каждый мужчина, женщина или ребенок могли бы играть на музыкальных инструментах, петь, танцевать и делать все те ужасные вещи, которые разжигают пение и музыка. Прельщение разлилось бы по улицам, порок растекся бы по жилам, а благочестивому человеку не осталось бы ничего другого, как оглохнуть и ослепнуть, чтобы избегнуть соблазнов и спасти свою душу.

Старик Ипохондрио замолчал, уронив голову на грудь. Затем воинственно встряхнул ею и сказал:

– Поэтому я объявляю вам, что завтра у этого мальчика больше не будет флейты.

– Попробуйте отобрать ее, – спокойно произнес Венафро, мысленно подсчитав все флейты, дудки, окарины и другие инструменты, которые были в замке.

Маркиза побледнела от гнева и вышла из зала, не говоря никому ни слова.