Читать книгу "Бастион одиночества - Джонатан Летем"

Полыхала не твоя школа — ты сам.

«…и сейчас майор Эмберсон увлеченно размышлял о событиях всей своей жизни», — вспомнила Изабелла Вендль строчку из книжки. Она лежала на больничной кровати в «Колледж Хоспитал» на Генри-стрит, где камин ей заменял телевизор на полке чуть ли не под потолком, а вместо одиночества и бессонницы были толстые и злые медсестры с Ямайки. Ей предстояло умереть в Бруклин-Хайтс, а не в Бурум-Хилл. Не в больнице — в настоящей тюрьме. «И тут майор Эмберсон осознал, что все тревоги и радости, волновавшие его когда-то в жизни, все приобретения и потери…» И не в собственной постели под лепным потолком. Все из-за того проклятого удара веслом, согнувшего ее, засунувшего, как письмо в конверт, внутрь самой себя. Никто не читал это письмо целых пятьдесят два года. Она наблюдала за молодыми врачами, озадаченно глядящими на ее рентгеновские снимки: неужели вот это может располагаться здесь? Каким образом старуха Вендль помещалась внутри себя столько долгих лет?!

Все просто. Как король Артур, отождествлявший себя с Англией, Изабелла Вендль была Бурум-Хиллом, со всеми его противоречиями и несоответствиями. Она была банкой «Шлитц» в пакете из коричневой бумаги на лестничной площадке — где при выносе на улицу поворачивают гробы, — в доме девятнадцатого века. Она была тюрьмой, в густой тени которой баловались мальчишки, «…все тревоги и радости, волновавшие его когда-то в жизни, все приобретения и потери ничего не значили, потому что он понял…»

Изабеллу навестили сегодня двое. Естественно, Крофт, который всю неделю жил в ее доме, являлся в больницу каждый день и приносил пакетики с совершенно несъедобной полезной едой и книги — «Короли-временщики» и «Прислушиваясь к тайной гармонии», последние сочинения Поуэлла. Злобные медсестры метали в его сторону гневные взгляды, потому что он споласкивал судно Изабеллы в раковине и потому что засыпал их бессмысленными вопросами о ее здоровье. Крофт пообещал, что заберет с собой в Индиану рыжего кота. Изабелла желала коту счастья. Ей хотелось, чтобы он пробудил в Крофте совесть, стал для него духовной опорой. Изабелла не замечала, бреется ли Крофт или отпустил бороду — внимание рассеивала собственная раздражительность. Дом переходил по наследству Крофту. Племянник собирался продать его, и Изабелла не намеревалась вмешиваться в это. Она обнаружила, что не может читать Поуэлла — ничего не получалось, слова прыгали перед глазами, не выстраиваясь в предложения. Вместо чтения она смотрела по телевизору «Гонг-шоу». Один эпизод — какой-то комик с бумажным пакетом на голове — очень ей понравился: вот так-то, Энтони Поуэлл!

Второй посетитель, точнее посетительница, Рейчел Эбдус, тоже принесла книгу. Изабелла изумленно прочла ее название: «Женщина на краю времени». Это же надо было додуматься — Мардж Пирси! Изабелла улыбнулась, пошевелила кистью — как недавно научилась, — чувствуя слабость, истощение, готовясь к более сложному движению. Взяла книгу, уронила ее на пол и шепотом попросила Рейчел поднять и положить на тумбочку. Изабелле доставляло удовольствие разыгрывать умирающую, потому что она и впрямь умирала. «Дурочка, — хотелось ей сказать гостье, — я не читаю книг, написанных женщинами».

У Рейчел было заплаканное лицо. Наверняка опять поругалась со своим мужем-затворником. Изабелла догадалась, что она хочет что-то сказать ей, но решила воспользоваться положением умирающей и не допустить этот разговор. «Довольно с тебя и того, что вы унаследуете мою Дин-стрит, дорогая моя хиппи. Не приходи сюда, мечтая похоронить все свои горести в моем угасающем сердце».

Рейчел что-то говорила, но ее слова казались Изабелле такими же далекими, как узоры на луне.

— Наверное, мне пора, — сказала Рейчел.

— Да, — ответила Изабелла. — Так будет лучше. Ступайте.

Если бы Изабелла увидела заплаканную Рейчел Эбдус по телевизору, сразу же переключила бы канал. «Майор должен был хорошо продумать, как ему объявиться в незнакомой стране, где, быть может, никто даже не узнает в нем великолепного Эмберсона…»

Теперь она осталась одна — Рейчел ушла, Крофт уехал в свою Индиану. Бурум-Хилл оставался прежним, непокорным и порочным, — и чем бы он ни стал в будущем, рассчитывать на помощь Изабеллы Вендль уже не мог. Накажи его, забудь, прости. «Наверное, мы вышли из солнца, — думала Изабелла, злясь на себя за то, что мыслит цитатами в самом конце своей игры. — Вначале вообще ничего не было, кроме солнца». В последнем сне явившийся к ней пьяница Саймон Бурум увез ее на весельной лодке к тому самому берегу, к Вендль Хард. Весла он держал очень крепко. «В общем, кем бы мы ни были, мы, наверное, пришли с солнца…»

Дзынь!

Пятый класс был почти как четвертый, но что-то нарушилось. Никаких радикальных изменений не произошло. На уроках в школе № 38 ты до сих пор прозябал, казалось, уже самому зданию вот-вот сделается не по себе, и оно откажется функционировать. Те, кто раньше не умел читать, не умели и теперь, учителя на занятиях по пять раз объясняли одно и то же и не смотрели тебе в глаза, кое-кто из твоих одноклассников в очередной раз остался на второй год и походил на школьных уборщиков. Школа была клеткой, в которой росли дети, больше ничем. Ленч в тебя впихивали с неизменным упорством — рыбные котлеты и жидкий шоколад. Каждый вливал в себя за время учебы по меньшей мере две тысячи полупинтовых стаканчиков обогащенного витамином Д шоколадно-молочного напитка.

Чернокожих мальчиков-близнецов откуда-то с Уикофф звали Рональд и Дональд Макдональд. Невероятно. Братья подтверждали это, вновь и вновь пожимая плечами.

Китайские дети даже в уборную никогда не выходили — жили в настолько отличающемся от всего окружающего мире.

В доме никто не подходил к трезвонящему телефону.

Вся территория делилась на зоны. Школьный двор разбивался на секторы: черные мальчики, черные девочки, пуэрториканцы, баскетбол, гандбол, изгои. На бетонной ограде кто-то написал белой краской «РАЗНОЦВЕТН» и поставил рядом большую коробку в качестве мишени.

Брюс Ли приобрел бешеную популярность — потому что умер.

Девочки разговаривали на особом языке — сокращенными словами, — и разобрать их речь было сложнее, чем запомнить все, о чем рассказывали на занятиях. В школьном дворе царил привычный гул, сравнимый с не поддающимися расшифровке каракулями на партах.

Первые несколько раз слова «Эй, белый» казались какой-то ошибкой. Это было как раз в тот момент, когда ты только начинал по-особому воспринимать девочек — большинство мальчишек стеснялось этих перемен.

Нелепые кеды, смешные туфли, не та длина брюк. «Штаны-боюсь-воды».

А где вы видите воду? И над чем ржете, придурки?

У входа в школу и в углах двора собирались старшие ребята из школы № 293 или откуда-то еще. В прошлом году они тебя не замечали — ты считался младшеклассником. Теперь ты стал взрослее. В этих группках неизменно крутился и Роберт Вулфолк.

Даже стоя на месте, Роберт постоянно был в движении и походил на вывихнутую ногу; казалось, он никогда не выпрямится, будет вечно наклоняться над рулем маленького велосипеда, катящего в сторону Невинс. Роберт все время сверкал улыбкой и разговаривал так громко, что его голос растекался повсюду, огибая углы. Дилан видел в его взгляде то же, что везде: нечто не поддающееся расшифровке.