Читать книгу "Шпион, пришедший с холода - Джон Ле Карре"

Петерс кивнул.

– Вы могли бы, конечно, перебраться в какое-нибудь место понадежнее.

– За «железный занавес»?

– Да.

Лимас лишь покачал головой и продолжал:

– Я полагаю, вам понадобятся дня три на предварительное дознание. А затем вы вернетесь и потребуете более детального отчета.

– В этом нет необходимости.

Лимас с интересом взглянул на Петерса.

– Ага, понятно. Вы специалист. Значит, в игру вступил московский центр?

Петерс молчал и только смотрел на Лимаса, пристально вглядываясь в него. Наконец он взял карандаш и сказал:

– Начнем с вашей работы во время войны.

– Как прикажете, – пожал плечами Лимас.

– Значит, начнем с войны. Рассказывайте.

– Я был призван в инженерные войска в 1939 году. И уже прошел спецподготовку, когда поступило извещение о приглашении людей со знанием иностранного языка на особую службу за границей. Я знал немецкий и голландский и неплохо говорил по-французски. Солдатчиной я был сыт по горло – и я записался. Я хорошо знал Голландию: у моего отца было агентство по продаже станков в Лейдене, я прожил там девять лет. Для начала я прошел обычную проверку, а потом меня определили в школу в окрестностях Оксфорда, где обучили всей нашей рутине.

– Кто заведовал школой?

– Тогда я и сам этого не знал. Потом познакомился со Стид-Эспри и оксфордским профессором по фамилии Филдинг. Они-то и заведовали. В сорок первом меня забросили в Голландию, и я пробыл там почти два года. В те дни мы теряли агентов раньше, чем успевали завербовать новых, – это была просто мясорубка. Голландия – поганая страна для такого рода работы, тут практически нет малонаселенной сельской местности, негде устроить лежбище и разместить радиопередатчик. Вечно в пути, вечно в бегах. Это жутко выматывало. Я выбрался отсюда в сорок третьем и провел пару месяцев в Англии, потом меня перекинули в Норвегию, по сравнению с Голландией это было просто загородной прогулкой. В сорок пятом меня уволили в запас, и я вернулся в Голландию, чтобы попытаться возобновить отцовское дело. Ничего путного из этого не вышло, поэтому я вступил в долю к одному старинному приятелю, державшему в Бристоле бюро путешествий. Через восемнадцать месяцев мы обанкротились. И тут совершенно неожиданно я получаю письмо из департамента с вопросом, не угодно ли мне вернуться на службу. Тогда мне казалось, что с меня довольно, и я ответил, что должен подумать, а сам снял коттедж на Анди Айленд. Там я просидел с год, потом мне и это обрыдло, и я написал им, что согласен. Осенью сорок девятого я вернулся на службу. Конечно, стаж у меня был прерван – урезанная пенсия и всякая такая чертовщина. Вы успеваете записывать?

– Пока успеваю, – ответил Петерс и налил себе еще виски. – Разумеется, впоследствии мы обсудим все более детально с именами и датами.

В дверь постучали, и женщина принесла им завтрак – огромное количество холодного мяса, хлеб и суп. Петерс отложил в сторону записи, и они позавтракали в молчании. Дознание началось.

Остатки завтрака были убраны из комнаты.

– Итак, вы вернулись в Цирк, – сказал Петерс.

– Да. Какое-то время я сидел на канцелярской работе, составлял отчеты, давал предполагаемую оценку военной мощи стран Востока, прослеживал цепочки связей и всякое такое.

– В каком отделе?

– Сателлиты-Четыре. Я был там с февраля пятидесятого по май пятьдесят первого.

– С кем вы работали?

– С Петером Гийомом, Брайаном де Греем и Джорджем Смайли. Смайли ушел от нас в начале пятьдесят первого и перешел в контрразведку. В мае пятьдесят первого меня направили в Берлин в качестве ЗИР – заместителя инспектора района. Это означало, что ко мне перешла вся оперативная работа.

– Кто был у вас под началом?

Петерс быстро записывал. Лимас решил, что тот владеет какой-то разновидностью стенографии.

– Хэккет, Сарроу и Де Йонг. Де Йонг погиб в дорожной катастрофе в пятьдесят девятом. Мы предполагали, что это было убийство, но доказать ничего не могли. У каждого была своя агентурная сеть, а я был начальником над всеми. Вам нужны детали? – сухо спросил он.

– Разумеется, но позже. Продолжайте.

– В конце пятьдесят четвертого нам удалось наконец подцепить на крючок в Берлине крупную рыбу: Фрица Фегера, второе лицо в министерстве обороны ГДР. До той поры нам нечем было похвастаться, но с ноября пятьдесят четвертого у нас появился Фриц. Он продержался почти два года, а затем вдруг исчез, и больше мы о нем ничего не слышали. Вроде бы умер в тюрьме. Прошло еще целых три года, прежде чем нам удалось подыскать ему достойную замену. В пятьдесят девятом появился Карл Римек. Карл был в президиуме СЕПГ. Он был лучшим из всех агентов, с какими мне когда-либо доводилось работать.

– Его уже нет в живых, – отметил Петерс.

По лицу Лимаса пробежала тень стыда.

– Я был там, когда его застрелили, – пробормотал он. – У него была любовница, перебежавшая на Запад как раз перед его гибелью. Он рассказывал ей все, она знала всю его агентуру. Ничего удивительного, что он провалился.

– К берлинским делам мы вернемся позже. Скажите-ка мне вот что. После смерти Карла вы улетели в Лондон. Вы там и оставались, пока вас не уволили.

– Ну, это было совсем недолго. Да, там и оставался.

– А что за работу вам дали в Лондоне?

– Расчетный отдел: надзор за выплатой жалования агентам, заграничные выплаты на оперативные цели. С этим мог бы управиться и ребенок. Мы получали указания и подписывали бланки. Иногда устраивали проверку надежности.

– Вы были связаны с агентами напрямую?

– Нет, каким образом? Резидент в какой-либо конкретной стране требовал денег. Вышестоящая инстанция ставила на его запросе свое «добро» и передавала его нам, чтобы мы осуществили платеж. В большинстве случаев мы переводили деньги в соответствующий банк, где резидент мог бы получить их и передать агенту.

– Как проходили в документах агенты? Под кличками?

– Под цифровыми обозначениями. В Цирке их называют комбинациями. Каждой агентурной сети дается своя комбинация, каждый агент обозначался подстрочным индексом. Комбинация Карла была 8-А дробь 1.

Лимас покрылся потом. Петерс хладнокровно разглядывал его, прикидывая его силу – силу профессионального игрока. На сколько тянет Лимас? Что способно сломить его, а что – привлечь или напугать? Что он ненавидит, а главное – что знает? Не придержит ли он свой главный козырь, стремясь продать его подороже? Это Петерс считал маловероятным: Лимас слишком был выбит из равновесия, чтобы блефовать или жульничать. Он поставил на карту самого себя: свою судьбу, убеждения – и, поставив, предал их. Петерс сталкивался с этим и раньше. Он сталкивался с этим даже в таких людях, которые претерпевали полный идеологический перелом, которые в часы ночных размышлений сумели выковать для себя новую веру и в полном одиночестве, опираясь лишь на внутреннюю силу своих новых убеждений, предавали свое призвание, свою семью и свою родину. И даже они, исполненные новых надежд и видящие перед собой новую цель, с трудом выносили клеймо предательства, даже они боролись с почти физической боязнью рассказать то, о чем, как их учили, нельзя говорить ни при каких условиях. Подобно вероотступникам, которым все равно страшно сжигать крест, они метались между подсознанием и сознанием, и Петерс, зараженный такой же полярностью, должен был даровать им утешение и обуздать их гордыню. Смысл этой ситуации отлично понимали они оба, а потому Лимас изо всех сил противился установлению чисто человеческого контакта с Петерсом, ибо этого не допускала его гордость. Петерс понимал, что именно по этой причине Лимас может и солгать. Солгать скорей всего по оплошности, но солгать и из-за собственной гордыни, от подспудной враждебности или извращенной сущности самого шпионского ремесла. И Петерсу предстоит разоблачить его ложь. Он знал также, что сам профессионализм Лимаса может сработать против его собственных интересов, потому что он станет отбирать и подбирать факты там, где Петерсу не нужны ни отбор, ни подбор. Лимас попытается предугадать тот тип дознания, который нужен Петерсу, и, поступая так, возможно, упустит из виду какую-нибудь крупицу информации, которая, не исключено, окажется жизненно важной для Петерса. А вдобавок ко всему Лимас выказывал признаки капризного тщеславия, свойственного забулдыгам.