Читать книгу "Нобелевская премия - Андреас Эшбах"

– Хорошо бы от клиники.

Ганс-Улоф скривился. Этого он боялся и пока понятия не имел, как раздобыть такой документ. Может, стоит как-то потянуть время.

– Хорошо. Я позабочусь об этом. Может, на это уйдёт несколько дней, они напишут, но не так скоро, или мне их поторопить?

– Нет, нет, – она наконец почувствовала, что сейчас не стоит нагружать его. – Вам сейчас не до того. Принесёте как-нибудь потом.

Ганс-Улоф положил трубку и заметил, что руки у него дрожат. Он надеялся, что ничего не упустил. И что никто ничего не заподозрил.

Вторую проблему звали Эйми, она вела его домашнее хозяйство. Шарообразная темнокожая марокканка трудноопределимого, но не слишком юного возраста, судя по её седеющим курчавым волосам. Она приходила два раза в неделю и заботилась обо всём, что ускользало от Ганса-Улофа с его скорее ограниченными хозяйственными способностями. Являлась она всегда во второй половине дня и имела обыкновение вовлекать в работу Кристину, поскольку придерживалась стойкого убеждения, что девочка должна уметь вести домашнее хозяйство. Ганс-Улоф с готовностью присоединялся к её мнению, пусть и к неудовольствию дочери, но в надежде, что ей это пригодится.

Разумеется, Эйми будет задавать лишние вопросы.

Надо как-то воспрепятствовать её приходам. Вместе с тем, он не хотел бы её лишиться. Когда Кристина вернётся домой, на что он уповал до боли, будет лучше всего, если она найдёт привычную обстановку без изменений.

Значит, просто отпустить Эйми нельзя. И немыслимо рассказать ей, что Кристина смертельно больна, потому что в этом случае Эйми обыщет все больницы Стокгольма, а при необходимости и всей Швеции.

Вместо этого он позвонил ей и сказал:

– У нас ближайшие два месяца будет жить моя сестра. Её мужа положили в больницу Каролинского института на тяжёлую операцию.

– А я и не знала, что у вас есть сестра, – ответила Эйми. Это озадачило её совершенно справедливо, поскольку у Ганса-Улофа действительно не было сестры.

– Это, эм-м, двоюродная сестра. Мы с ней не особенно дружны и практически не контактируем, – он откашлялся. – Но она настаивает на том, чтобы вести домашнее хозяйство, пока она здесь. Я не осмеливаюсь ей перечить, иначе она будет совсем невыносимой. Поэтому я хотел бы вас попросить не приходить в следующие два месяца. Несмотря на это, я заплачу вам пятьдесят процентов вашей зарплаты в качестве возмещения за простой, само собой разумеется, – поспешил он добавить.

На другом конце провода послышался крайне недовольный вздох.

– Не подумайте, что я такая корыстная, но ведь я не могу на следующие два месяца вдвое уменьшить моё отопление и квартплату тоже не могу уполовинить. И двое моих мальчишек как ели, так и будут есть все больше с каждым днём.

– Да, я уже понял. Как вы относитесь к семидесяти процентам?

В конце концов они сошлись на восьмидесяти процентах, чем Ганс-Улоф был доволен. Он пошел бы и на полное сохранение жалованья, а торговался только ради пущей достоверности. И Эйми тоже осталась довольна, это он знал точно.

Уладив таким образом всё, что можно было уладить, он каждое утро ездил в институт и держал себя так, будто ничего не случилось. Он целиком отдавался своей работе, а в обычных разговорах следил за тем, чтобы не выдать волнение, здоровался с коллегами, которые ему встречались, и старался быть в курсе всех научных публикаций и текущих событий. Вечерами он заканчивал работу вовремя, быстро покупал в супермаркете по пути самое необходимое и спешил домой к телефону. Иногда они звонили, и он мог поговорить с Кристиной, иногда аппарат молчал, и он напрасно ждал до поздней ночи.

Время от времени звонил кто-нибудь из её класса, или учительница, или мать одного из детей, чтобы справиться, как дела у Кристины. Она всё ещё висит на волоске, неизменно отвечал Ганс-Улоф. Нельзя ли позвонить ей хотя бы по телефону, приставали особенно её одноклассники.

– К сожалению, пока нельзя, – отвечал он на это, не пускаясь в объяснения.

В институте никто ничего не заподозрил. Никто, кроме Боссе Нордина, который перехватил его на парковочной площадке через два дня после голосования.

– А ведь мы договаривались вчера вечером сходить выпить.

– Что? – Ганс-Улоф вздрогнул и тут же вспомнил об этом. – Ах да, верно. Мне очень жаль, я… Я совсем забыл.

Это была истинная правда.

– В самом деле? – не унимался Боссе. – Или ты меня избегаешь?

Ганс-Улоф удивлённо раскрыл глаза:

– Я? С чего это? Как ты мог подумать… С какой стати мне тебя избегать?

– Может, потому что ты удивлён.

– Я? – Ганс-Улоф уставился на человека, которого долгое время считал своим другом. Он понял, что Боссе хотел оправдаться перед ним за своё голосование. – Ну да, если честно… так, как ты высказывался о Софии Эрнандес Круз до этого…

– Видишь ли, я должен тебе объяснить, – кивнул Боссе и взял его под руку, совершенно неожиданным жестом доверительности. – Но вначале я должен спросить тебя кое о чём.

– Да?

– Ты взял деньги?

Ганс-Улоф вздрогнул.

– Разумеется, нет! Я же тебе говорил.

– Они не предложили тебе ещё раз? Большую сумму?

– Нет.

Это его, кажется, озадачило.

– Да? Странно, – сказал он, наморщив лоб. – И ты тем не менее проголосовал за Эрнандес Круз, просто так?

– Не буду же я менять своё мнение только потому, что ко мне заявится сумасшедший с чемоданом денег, – ответил Ганс-Улоф с особым удовлетворением, чтобы хоть разок для разнообразия обойтись без лжи.

Боссе со вздохом покачал головой.

– Это я виноват.

– Виноват? В чём?

– Что они приставали к тебе. Или, скажем так, из-за меня всё началось. Меня спросили, кто за кого предположительно будет голосовать, и я просто сказал, что знал.

Ганс-Улоф почувствовал, как в нём поднимается волна возмущения.

– Но ты не имел права этого делать!

– Ганс-Улоф…

– И кому? Кому ты это сказал?

Боссе поднял руку.

– Погоди. Сейчас я всё объясню. Знаешь, как я вижу эту ситуацию? Как было когда-то в школе. Когда нам было по шестнадцать-семнадцать лет, по всему классу проходила демаркационная линия, она разделяла посвященных и наивных. У одних уже был секс, у других нет. Более того, они даже не знали, что творится по другую сторону линии. Некоторые даже вообще не знали, что секс существует.

Ганс-Улоф почувствовал себя неуютно. По делению Боссе он однозначно оказался бы в числе последних. Первый секс у него состоялся с его собственной женой, и с тех пор как она погибла, секс снова исчез из его жизни.

– Я не вижу, какая здесь связь.