Читать книгу "Мент и бомжара - Виктор Пронин"

– Правду, только правду, ничего кроме правды!

– Так я вроде того, что…

– Не надо, Ваня… – устало проговорил Зайцев. – Давай выкладывай… С чего ты взял, что письмо написано по принуждению или, как ты выразился, с ножом у горла?

– Прежде всего, конечно, палец. Ты мне сказал, что дома ее нет, что она в деревне, звонила оттуда, но слышимость была плохая.

– Это не я, это ты сказал. Другими словами, звонила не она?

– Я исходил из того, что палец принадлежал ей, следовательно, она мертва. И что бы я ни произносил…

– Крик о помощи, – напомнил Зайцев.

– Посмотри на два письма, которые у тебя кармане. Одно написано давно, другое совсем недавно. Есть такая привычка у многих – черточку ставят над буквой «Т» и под буквой «Ш». Раньше она этого не делала. А в этом письме подчеркнуты все эти буквочки. Она давала сигнал знающему человеку – хоть почерк и мой, но я писала не по своей воле.

– Что будем делать?

– Твоя машина на дороге?

– Ну?

– Поехали.

– Куда?

– В деревню. К тетке. В глушь. Адрес указан на конверте… Дорога не дальняя, как я успел заметить.

– Успел все-таки, – проворчал Зайцев, поднимаясь и отряхивая брюки. – Пошли, Ваня! Едем.

– Кушать хочется, капитан.

– По дороге перекусим. Сейчас забегаловки на каждом километре.

Деревня Сушково оказалась в ста километрах. Ваня всю дорогу дремал, откинувшись на заднее сиденье. Зайцев перечитывал письма, дивясь Ваниной проницательности. Водитель на обоих посматривал остро и насмешливо, как это умеют делать водители, которым постоянно приходится возить людей значительных, к тому же по делам ему совершенно непонятным.

– А где палец? – неожиданно громко спросил вдруг Зайцев, будто вспомнил о чем-то важном.

Ваня, не открывая глаз, полез в карман куртки, вынул продолговатый сверток в газетной бумаге и протянул его Зайцеву.

– Надо бы тебе, капитан, внимательнее относиться к вещественным доказательствам, – назидательно пробормотал он.

Все получилось точно так, как и предсказывал Ваня – в деревне многие знали Надежду Юрьевну Мартынову, но не видели ее уже года полтора-два. Рассказали и о том, что с мужем, бизнесменом средней руки, жила она плохо, тот на шестом десятке увлекся юными девочками, наполнил ими бухгалтерию, секретариат и даже производственный отдел, где положено сидеть специалистам многоопытным и суровым. Жилой дом, который взялась строить его фирма, стоял незаконченным, брошенным где-то на уровне третьего этажа. Но Мартынов об этом нисколько не жалел, поскольку деньги с будущих жильцов уже успел собрать, да и понял, что главное совсем в другом – девочки давали ему все радости жизни. К ним он торопился утром, а с некоторыми утром же неохотно расставался. И прекрасно при этом понимал, что не может, не может это продолжаться слишком долго, что все хорошее в жизни заканчивается быстрее, чем хотелось бы, причем заканчивается навсегда. Но он шел на это самозаклание безоглядно, жертвенно и легко.

Так бывает, ребята, так бывает и не столь уж редко.

Обратную дорогу молчали. И только возле сорокового километра Минского шоссе Ваня тронул Зайцева за локоть.

– Мне бы выйти, – сказал он.

– Перебьешься, – с нарочитой грубоватостью ответил Зайцев. – Устрою я тебя на ночь, так и быть… С ужином, ванной и махровым халатом.

– Неужто все это еще существует где-то, – без удивления пробормотал Ваня.

– Удивительное – рядом. Скажи, Ваня… Уж коли ты такой умный… Ведь, наверно, знаешь, как злодеев найти?

– Нет ничего проще… – беззаботно произнес Ваня. – Зайди в домоуправление, в паспортный стол милиции… Ой, опять язык не туда повернулся… Теперь это заведение называется, наверно, паспортный стол полиции… Узнай, на кого там квартиру Мартыновой оформляют… Вряд ли это будут исполнители, но ниточка потянется… Ты сможешь, я в тебя верю, – Ваня дружески похлопал Зайцева по коленке.

Они встретились через неделю. Зайцев приехал на свалку утром, Ваня еще спал в своей коробке. После дождя она потеряла форму и теперь напоминала картонный мешок. Тем не менее тепло Ваниного тела хранила, и ночевать в ней было все-таки лучше, чем на открытом воздухе – близилась осень, и ночи становились прохладными.

Едва выбравшись наружу, Ваня сразу увидел Зайцева – тот улыбался почти по-приятельски. Видно было, что он рад снова видеть бомжа живым и здоровым.

– Привет мыслителям! – воскликнул Зайцев.

– Привет, – хмуро ответил Ваня, разминая ладонями лицо и приводя его в узнаваемое состояние. – Ты их поймал?

– Задержал, – чуть назидательно поправил Зайцев.

– Сопротивлялись?

– Не успели.

– Это хорошо, – одобрительно кивнул Ваня и только тогда увидел объемистую корзину, стоявшую у ног Зайцева. – Здесь нашел? – спросил он, кивнув в сторону свалки.

– Привез! – повысил голос Зайцев. – В Елисеевском магазине отоварился! Цени!

– Ценю, – почему-то печально ответил Ваня. – Как не ценить… Доброе слово и кошке приятно.

– Какая же ты кошка! – рассмеялся Зайцев. – Ты старый, облезлый котяра.

– Не без того… Присаживайся, капитан, – Ваня похлопал ладошкой по сырой еще от росы траве. – Угощайся, – он кивнул на корзину. Сегодня у меня есть чем тебя угостить… Из Елисеевского магазина… Оказывается, он еще существует… А я уж думал, что в казино превратили… Выпьем с богом… Где же кружка… Сердцу будет веселей… За победу правосудия в криминальных войнах… И за мужественных представителей этой опасной профессии. – Ваня вынул из корзины красивую бутылку и одним движением свинтил с нее такую же красивую пробку.

Бомжара умничает, или О пользе игры в шашки

Капитан Зайцев пребывал в полной растерянности. Преступление, которое поначалу казалось простеньким, как пареная репа, обрастало все новыми подробностями. И самое печальное было в том, что эти подробности нисколько не приближали его к разоблачению злодея. Они уводили в какие-то вязкие болота бытовщины, выяснения отношений, обид, жалоб свидетелей и подозреваемых. Зайцев быстрым, каким-то нервным шагом пересекал свой кабинетик по диагонали, потом по другой диагонали, подбегал к окну, прижимался к холодному стеклу горячим своим пылающим лбом, но спасительная мысль не приходила. Хотя, если говорить честно, мыслишка была, была мыслишка. Маленькая такая, лукавенькая, но гордость, ребята, как быть с гордостью… Само наличие этой хиленькой и в то же время хитренькой мыслишки лишало Зайцева дерзости в суждениях и поступках.

Но странно – чтобы откликнуться на эту мысль, принять ее, сродниться с нею, опять же требовались и дерзость, и мужество. Наконец наступил момент, когда Зайцев почувствовал, что обрел необходимое мужество, что созрела в его душе дерзость.