Читать книгу "Кровавый меридиан, или Закатный багрянец на западе - Кормак Маккарти"

Получилось это у него грубовато. Спроул проснулся, взмахнул рукой. От его вопля вампир замахал крыльями, отшатнулся, но устроился у него на груди снова, зашипел и щёлкнул зубами.

Вскочивший малец схватил булыжник, но летучая мышь шарахнулась в сторону и исчезла во тьме. Спроул держался за шею и что-то бессвязно бормотал в истерике. Потом увидел мальца, что стоял и смотрел на него, протянул к нему окровавленные руки, словно тот был в чём-то виноват, а потом прихлопнул руками уши, и из него вырвалось то, что, очевидно, не хотелось слышать и ему самому, — вой такой ярости, что заполнит цезуру в биении пульса всего мира. Но малец лишь сплюнул в темноту разделявшего их пространства. Знаю я таких, как ты, проговорил он. У вас коли что-то не заладится, так не заладится во всём.

Утром они набрели на высохшее русло; малец обошёл его в поисках лужицы или ямки, но ничего не отыскал. Выбрав в русле впадину, он принялся копать её какой-то костью, и, когда углубился почти на два фута, песок увлажнился, потом увлажнился ещё больше, и наконец вода стала медленно просачиваться в бороздки под его пальцами. Он скинул рубаху, запихнул её в песок и следил, как она темнеет и среди складок ткани медленно поднимается вода, пока её не набралось с чашку. Потом опустил голову в яму и выпил. Затем уселся и стал наблюдать, как она наполняется снова. Занимался он этим больше часа. Потом надел рубаху и пошёл назад по руслу.

Спроул снимать рубаху не пожелал. Он попытался высасывать воду, но набрал полный рот песка.

Может, дашь твою рубаху, попросил он.

Малец сидел на корточках на сухой гальке русла. Через свою соси, ответил он.

Спроул снял рубаху. Когда он отодрал присохшую к коже ткань, потёк жёлтый гной. Распухшая рука стала толщиной с бедро и совсем другого цвета, а в открытой ране копошились червячки. Запихнув рубаху в яму, Спроул наклонился и стал пить.

Во второй половине дня они вышли на перекрёсток, если его можно было так назвать. Еле заметная колея от фургона, что тянулась, пересекая тропу, с севера на юг. Они стояли, внимательно разглядывая пейзаж и надеясь отыскать в этой пустоте хоть какой-то знак. Спроул уселся там, где пересекались колеи, бросил на мальца взгляд из глубоких пещер, где обитали его глаза. Он заявил, что больше не встанет.

Вон там озеро, сказал малец.

Спроул даже не посмотрел.

Раскинувшееся вдали озеро поблёскивало. Края его, словно изморозью, покрывала соль. Малец задумчиво посмотрел на озеро и на дороги. Через некоторое время кивнул на юг. По-моему, туда ездили чаще всего.

Прекрасно, сказал Спроул. Вот и иди.

Ну, как знаешь.

Спроул некоторое время провожал его взглядом, затем поднялся и побрёл следом.

Пройдя с пару миль, они остановились отдохнуть. Спроул уселся, вытянув ноги и положив руки на колени, а малец присел на корточки поодаль. Оба щурились от солнца, обросшие щетиной, грязные и оборванные.

Кажись, гром, а? спросил Спроул.

Малец поднял голову.

Послушай.

Малец взглянул в небо, бледно-голубое, без единого облачка, и только жгучее солнце зияло в нём белой дырой.

По земле чувствуется, сказал Спроул.

Да нет ничего.

А ты послушай.

Малец встал и огляделся. На севере виднелось облачко пыли. Он стал наблюдать за ним. Облачко не поднималось, и его не уносило в сторону.

Это громыхала по равнине неуклюжая двухколёсная повозка, которую тянул маленький мул. Возчик, похоже, дремал. Заметив на тропе беглецов, он остановил мула и стал разворачиваться. Повернуть ему удалось, но малец уже ухватился за сыромятный недоуздок и заставил мула остановиться. Подковылял Спроул. Сзади из-под навеса выглянули двое ребятишек. Запорошённые пылью, с белыми волосами и измученными лицами, они походили на съёжившихся гномиков. При виде мальца возчик отпрянул, женщина рядом с ним пронзительно заверещала по-птичьи, указывая на горизонт, то в одну сторону, то в другую, но малец, подтянувшись, забрался в повозку, за ним залез Спроул, и они улеглись, уставившись на пышущий жаром брезент. Пострелята забились в угол, сверкая оттуда чёрными глазёнками, как лесные мыши, и повозка вновь повернула на юг и покатила с нарастающим грохотом и стуком.

С подпорки дуги на шнурке свисал глиняный кувшин с водой. Малец взял его, напился и передал Спроулу. Потом принял обратно и допил, что осталось. Они устроились среди старых шкур и просыпанной соли и вскоре заснули.

В город они въехали, когда уже было темно. Повозку перестало трясти — это их и разбудило. Малец поднялся и выглянул. Звёздный свет освещал немощёную улочку. Повозка была пуста. Мул всхрапывал и бил копытом. Через некоторое время из тени появился человек, он повёл запряжённого мула по переулку в какой-то двор. Заставлял мула пятиться, пока повозка не встала вдоль стены, потом распряг его и увёл.

Малец снова улёгся в накренившейся повозке. Было холодно; он лежал, поджав ноги, под куском шкуры, от которой пахло плесенью и мочой. Всю ночь он спал урывками, всю ночь лаяли собаки, а на рассвете запели петухи и с дороги стал доноситься топот лошадей.

В первых лучах серенького утра на него начали садиться мухи. Он почувствовал их на лице, проснулся и стал отмахиваться. Через некоторое время сел.

Повозка стояла в пустом дворе с глинобитными стенами, рядом был дом из камыша и глины. Вокруг кудахтали и возились в земле куры. Из дома вышел маленький мальчик, спустил штаны, справил большую нужду прямо во дворе, поднялся и снова зашёл в дом. Малец взглянул на Спроула. Тот лежал, уткнувшись лицом в дно повозки. Отчасти он был укрыт своим одеялом, и по нему ползали мухи. Малец протянул руку и потряс его. Тот был холодный и одеревеневший. Мухи взлетели, а потом снова сели на него.

Когда во двор въехали солдаты, малец мочился, стоя у повозки. Солдаты схватили его, связали руки за спиной, заглянули в повозку, поговорили между собой и вывели его на улицу.

Его отвели в какое-то строение из самана и поместили в пустую комнату. Он сидел на полу, а сторожил его паренёк с безумными глазами, вооружённый старым мушкетом. Спустя некоторое время солдаты вернулись и снова куда-то его повели.

Шагая по узким немощёным улочкам, он слышал музыку — вроде бы фанфары, — и она становилась всё громче. Сначала рядом шли дети, потом присоединились старики и наконец — целая толпа загорелых дочерна деревенских жителей, все как один в белом, словно персонал заведения для умалишённых; женщины в тёмных rebozos[45]— некоторые с открытой грудью, с нарумяненными almagre[46]лицами — покуривали маленькие сигары. Толпа росла и росла, стражники с мушкетами на плечах хмуро покрикивали на зевак, и они шагали дальше вдоль высокой саманной стены церкви, пока не вышли наконец на площадь.