Читать книгу "Мост - Иэн Бэнкс"

— Сэр, вы знаете этого джентльмена? — спрашивает швейцар.

Я отрицательно качаю головой:

— Впервые вижу. — Сую шляпу между рук швейцара. — Но это — его, он забыл в баре.

— Спасибо, сэр. — Швейцар подносит шляпу к лицу инженера, чтобы тот ее разглядел (или чтобы ее разглядели они оба). — Сэр, смотрите, ваша шляпа.

— Блгдр-рю… — удается выговорить инженеру Бучу, прежде чем содержимое его желудка откочевывает в перевернутый головной убор. Хорошо, что у шляпы широкие поля — удивительно мало брызг пролетает мимо цели.

Я ухожу, охваченный странным ликованием. Неужели Буч получил именно то, что заказывал?

— Отсутствует?

— О, мистер Орр, поверьте, я вам совершенно искренне сочувствую, но доктора действительно нет.

— Но мне…

— Да, мистер Орр, я знаю, вам назначено. У меня и запись есть, вот здесь, видите?

— А в чем дело, собственно?

— Срочное собрание Административного совета первой подкомиссии ветеринарной комиссии. Это крайне важное мероприятие, и, вообще, у доктора сейчас очень горячие дни. Так много вызовов, знаете ли! Мистер Орр, вам ни в коем случае нельзя принимать это на свой счет.

— А я и не…

— Просто так вышло. Естественно, вся эта административная рутина мало кому по вкусу, но ведь и черную работу кто-то должен делать.

— Да, я…

— Его могли вызвать в любое другое время. Вам просто не повезло.

— Я понимаю…

— Вы ни в коем случае не должны обижаться. Убедительнейше прошу поверить: это просто досадная накладка.

— Да, конечно, я….

— И никакой связи с тем, что мы вчера забыли вам сообщить о переезде клиники. Это чистой воды случайность! С кем угодно могло быть! Просто не повезло именно вам. Клянусь, здесь абсолютно ничего личного.

— Так я…

— Вам не надо принимать это близко к сердцу.

— Я и не…

— Чашечку чая, мистер Орр? Или вы предпочитаете кофе?

Выходя из приемной, вспоминаю вчерашнее богатое событиями путешествие в L-образном лифте и решаю его повторить. Ищу огромное круглое окно и дверь в расположенную напротив него шахту.

Во мне растут досада и раздражение. Я больше часа блуждаю в сумраке под высоким сводом яруса, минуя ниши со слепыми статуями (увековеченных в бледном камне древних бюрократов), проходя под тяжело нависшими флагами (как помпезные паруса из грубой ткани на мачтах огромного темного корабля). Но круглого окна так и не обнаруживаю. Не нахожу и бородатого старца, и лифта. Зато мне попадается старший клерк. Судя по шевронам, это ветеран, отслужил лет тридцать, не меньше. Он удивленно пялится на меня и отрицательно мотает головой, когда я описываю лифт и седого лифтера.

В конце концов я сдаюсь. Мой врач едва ли похвалит меня за это.

Следующие несколько часов я трачу на хождение по маленьким галереям в незнакомой секции моста, далеко от моих излюбленных мест. Здесь тоже есть экспозиции, но нет экскурсантов, кроме меня. Их и не бывает, судя по обалдевшим лицам служителей. Меня ничто не радует. От всех работ веет усталостью и вырождением, картины — блеклые, статуи — бездушные. Но еще хуже, чем общее убожество экспонатов, на меня действует откровенная извращенность их создателей, словно сговорившихся искажать всеми мыслимыми и немыслимыми способами пропорции человеческой фигуры. Скульпторы придали своим изваянием диковинное сходство с элементами моста. Бедра превратились в кессоны, торсы — в кессоны или несущие трубы, руки и ноги — в напряженные балки и фермы.

Тела сделаны из клепаной стали, покрашены той же бурой краской, что и мост. Трубчатые фермы стали конечностями, срослись в уродливый конгломерат металла и мяса, порождая исключительно кровосмесительные или же онкологические ассоциации. У картин тот же лейтмотив: на одной мост изображен как шеренга уродливых карликов, которые стоят, взявшись за руки, в кровавой клоаке; другая показывает целостное трубчатое сооружение, но с петляющими, выпирающими через охряную поверхность венами, и из-под каждой заклепки сочится кровь.

Под этой частью моста островок, один из тех, которые поддерживают каждую третью секцию.

Островки схожи только размерами и местоположением. И форма, и история у каждого свои. Некоторые — в червоточинах старых копей и пещер, на других полно разрушающихся бетонных глыб и цилиндрических колодцев, похожих на артиллерийские огневые точки. Отдельные островки хранят на себе руины зданий — не то наземных шахтных построек, не то древних заводов. У большинства есть бухточки или эспланады на мысках, и лишь единицы лишены следов человеческого обитания — это всего лишь комья земли, прячущиеся под травой, кустарником и зелеными водорослями.

Впрочем, у них есть тайна, одна на всех: как они здесь оказались и для чего служили раньше. На первый взгляд это природные образования, но все вместе, лежащие на одной прямой, они выдают себя, и эта неестественная упорядоченность интригует даже сильней, чем мост, основаниями которому они служат.

Возвращаясь домой на трамвае, бросаю из окна монетку; она блестит в полете к морю. Кидают монеты и еще двое пассажиров. В моей голове ненадолго возникает абсурдная картина: воды под мостом постепенно заполняются выброшенной мелочью, монетаристские останки растраченных желаний формируют верхний, как на дрожжах растущий слой осадочных пород, и в конце концов к полым стальным костям места подступает монолитная денежная пустыня.

У себя в квартире, прежде чем лечь в постель, я смотрю на человека на больничной койке, вглядываюсь в мутное серое изображение так напряженно и так долго, что сам себя едва не гипнотизирую этим статичным образом. Я врос в вечернюю мглу, мой взор неподвижен, и кажется, я вижу не фосфоресцирующее стекло, а блестящий металл, силюсь прочесть письмена, отчеканенные или вырезанные на шероховатой стальной плите.

Я жду, когда зазвонит телефон.

Я жду, когда вернутся самолеты.

Появляется медсестра, та самая медсестра, опять с металлическим подносом. Чары разрушены, иллюзия экрана как стальной плиты развеяна.

Медсестра готовит шприц, протирает руку больного. Я дрожу, словно это мою кожу холодит спирт. И не только по руке бегут мурашки — по всему телу.

Я спешу выключить телевизор.

Глава четвертая

А все этат сутчий волшебник да ета он падсунул мине ету как он сказал дамашнюю звирьюшку и типерь ана сидит у миня на пличе и весь сутчий день на пралет нисет фсякую ни сусветную хринятину. И нифига я ни магу типерь от делаца от етой праклятой пакосьти у миня на пличе патаму мы сней типерь как адно тцелое. Волшебник абищщал она мине памагать будит абищщал она будит гаварить фсякие полезные весщи и все сбудица. Я то думал што он пад разумивал и взо правду полезные весщи а ни ету сутчую болтавню весь день напралет. Етот волшебник миня пад купить пыталса патаму што думал што я иво при контчить сабираюс а я взо правду сабиралса. И он сказал если я ни буду иво убиват он мине дасть эту вот интирестную и полезную дамашнюю звирьюшку и она будит па начам старожить и мине саветы давать полезные на разные случяи жизьни. И тада я иму сказал ладна преятиль согласии жыви давай паглядим чиво она там умеит. А он падходит к шкапу и дастает шкотулку а изниё дастает какую та хринятину глядит на ниё и гаварит при этам какие та магитческие слава. А я за ним слижу штобы он ни папыталса надстроить мине какую нибуть пакосьть а естли папытаица я иму метчём глодку в раз пирирежу. Ничиво таково он ни пытаица а в место етаво дастает такую смишную чтучьку в роде кошьки или абизянки тока всю накрытую чорным мехом с клювом и чорными периями на спине и касаглазую ктамуже и сажаит иё мине на пличо и гаварит ступай мой малчик сбогом. А я панятно дело ни спишу ухадить патаму што ищщё ни знаю што ета за ффигня у миня возли бошки сидит и диржу метч у ниво возли глодки папрежнему. Гльяжу на касую звирьюшку и спрашиваю у ниё где старый пидрила рыживьё держит. А она атвичаит в старым сюндуке за ширьмой но ето волшебный сюндук загляниш в ниво а он пустой а руку суниш и нащщупаиш рыживьё а выниш иво и оно с разу видным станит. Волшебник чуть ни акачурился я тоже. Праверил всё аказалос как звирьюшка и абищщала и я тада спрасил чиво типерь делать. А она гаварит при кончи стараво пирдуна для начяла пака он тибе какунибуть пакосьть ни надстроил. И я тада при шил валшебника но стех пор чортава звирыошка ни чпво харошсва ни саветуст тока бридятину кисет всякую цэлыми днями.