Читать книгу "Орфики - Александр Иличевский"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После я снова иду в лес и стараюсь забраться повыше от реки, ибо Солоухин учит, что вблизи речных берегов, изобилующих грунтовыми водами, грибницы не укореняются. В то утро я спрятал велосипед как обычно – на обочине шоссе, и с лукошком отправился на охоту. Часа через два, так и не набрав положенный десяток, я выбрался к дороге и пошел по обочинной канаве в поисках велосипеда.
В лесу меня и раньше посещали беспричинные припадки страха. Началось это еще в детстве – я обожал пропасть в чащобе на весь день, заблудиться, слиться с лесом, выйти куда-нибудь далеко-далеко от поселка и потом гадать по местности, где я. Я не боялся этих приступов, потому что знал об одушевленности леса, понимал: лес просто хочет меня предостеречь от чего-то, просит поскорей уйти из этого места, для моего же блага. Первый раз это случилось, когда в траве я увидал свежие капельки чьей-то крови. Видимо, раненое животное, прикушенное хищником – уж не знаю кем – волком, лисой, брело здесь недавно. В мгновение ока тогда я вскинулся, и помчался, и бежал, будто подпаленный, пока не сбил с себя пламя страха и не упал, задыхаясь, на землю…
Но в тот день за Черкизово случилось такое, что не имело отношения к лесу. Сначала вдруг разом замолкли птицы, и в тишине тревожно я прислушался к себе: куда бежать? Но ушами ничего не услышал, зато погодя услыхал нутром: звук начинался из моего живота и отдавался в подошвах ног, листва на деревьях задрожала, и показалось мне, что теперь и трава дрожит, и земля дробко приплясывает. И только спустя минуту, или больше, я услыхал грохот и лязг, он становился всё оглушительней, я кинулся на обочину и увидал, как стремительно и огромно, вздымая черные столбы дыма, идут по шоссе танки: гусеницы настилались на асфальт, и верхняя их часть бешено бежала, обгоняя корпус, подгоняя и расшвыривая выломанные кусочки асфальта. Первой мыслью было: «Война!» Второй: «Надо ли возвращаться? Не лучше ли остаться в лесу и сразу выйти на связь с партизанами?..» Допустить, что это не вражеские танки, я не мог. Я лежал в траве на обочине, скрытый зарослями бузины, всем телом ощущая дрожь земли, и было в этой дрожи что-то приятное и жутковатое мышцам моим и плоти – щекотка, заставлявшая вжиматься в дерн еще сильнее.
Я отыскал велосипед и, не чуя под собой ног, подкатил к станции Хорошово. В электричку влезть не удалось – она вся была забита десантниками, и пришлось мчаться по платформе к первому вагону, выделенному для штатских, благо машинист придержал отправление.
Выйдя из вагона электрички на Казанском, позвонил Вере на работу. Пока она шла к телефону, я слышал, как в трубке грохотали пишущие машинки. Вера сказала, что останется в Белом доме.
Весь день я прошагал по Москве. Над ней царили солнце и покой; лица людей были серьезны, но не тревожны… Вечером следующего дня я стоял у Белого дома в оцеплении, в сквере на костерке варил ополченцам грибной кулеш и принимал у сердобольных женщин из Медведково промасленные пакеты с пирожками. Два бродячих пса кормились у нашего бивуака. Первый день у Белого дома прошел даже весело. Там и здесь занимались самодеятельные концерты, хрипели подражатели Высоцкому, завывали любители Цоя, слышался смех, и все охвачены были всеобщим оживлением. Казалось, посреди Москвы был устроен туристический слет, и само по себе привольное питье пива и щекочущее нервы ощущение самостийности, так необходимое мужчине и влекущее его в леса, поля и горы, очаровывало.
В моей компании у хлипкой баррикады из проволоки, дорожных знаков, покрышек, урн кроме студентов чем-то заняты были три мужика лет сорока, к которым присоединились еще двое, очевидно, старые их приятели. Работяги, с короткими толстыми пальцами, едва ли способными держать карандаш, зато бесчувственными к ударам молотка, – они вполголоса переговаривались о своем, и, пока мы, молодежь, горланили и болтали, они упорно обходили окрестные пресненские дворы и тащили кто что нашел: ржавый лист, оторванный от гаража, обрывок водосточной трубы, снятые с оси карусели, балки качелей.
На второй день не то от недосыпа, не то ввиду осознанности всей серьезности противостояния мы приуныли.
– Ну, братцы-кролики, чего скисли? – спросил нас широкоплечий мужик, будто сошедший с картин Дейнеки, со светлыми водянистыми глазами. – Хватит пиво сосать, марш на Рочдельскую, там во дворе разоренная голубятня, будет чем поживиться.
Мы нашли эту голубятню, разломали и, все в пуху, перьях и сухом помете, перетащили каркас и железные листы к баррикаде. Никонов – так звали бригадира – ужинал с товарищами. На ящиках, облепленных черными ромбиками с оранжевыми буквами “Marocco”, они резали краковскую колбасу, разламывали ржаные лепешки и разливали из мятой солдатской фляжки спирт. В тот день я научился этой русской премудрости: выдыхать, набирать в рот огненную жидкость, глотать и ощущать, как внутри распускается роза свободы.
К вечеру я затосковал и хотел уйти, заметив, что ряды студентов поредели. Я позвонил Пашке на дачу и позвал его приехать на Пресню. Он прогнусавил: «Мать с Нинкой не пускают. Сижу под домашним арестом. Если бежать, то вместе с Нинкой. А она не хочет. Вот, сейчас говорит (я услышал вопль Ниночки), что ты кретин и чтоб ты валил оттуда подобру-поздорову».
Я повесил трубку и посмотрел на круглую башню входа в метро. Из нее выходили молодые люди, с сумками, с теплыми куртками в руках, в брезентовых походных штормовках. Здоровенный рыжий парень еле тащил к Белому дому огромный рюкзак с надписью белой краской по трафарету: «ТУР-КЛУБ ВОДНИК». Я вошел в вестибюль и, постояв некоторое время в раздумье перед турникетами, решил прорываться в Белый дом к Вере. Возвращаясь, я видел, как вместе с сумерками над площадью и набережной сгущается толпа. Я ускорил шаг, поняв, что пробраться сейчас будет трудно. Кое-как протиснулся вверх к парадному входу, отвечая всем, что ищу сестру, которая работает машинисткой в Конституционной комиссии. Но у главного входа стояли часовые с автоматами и оттесняли от дверей всех, кто к ним приближался. Я остановился, соображая, что же предпринять. Решил давить на жалость. И тут меня схватил за руку какой-то человек. Это был красивый высокий парень с нервно-яростным лицом, выпаливший:
– Ста… ста… становись де… де… десятым!
– Куда?
– В от… от… от… де… де… деление мое.
– Какое отделение?
– М… мм… мое. Я на… на… набираю. Ага.
Парень заикался. Я встал в строй, точней – примкнул к группе парней, надеясь потом как-нибудь проскочить внутрь Белого дома.
Не успели мы перезнакомиться, как нам принесли ломы и велели выковыривать плитку и складировать ее в штабеля. Но скоро пришел человек с военной выправкой и сказал:
– Когда совсем стемнеет, мы ждем десанта. Высаживаться будут с вертолетов. Запомните главное: кто хочет жить, не должен сопротивляться. Все жить хотят?
Мы мрачно промолчали.
Мимо нас автоматчики провели музыканта Ростроповича, несшего футляр с виолончелью. Потом политика Явлинского. Потом режиссера Михалкова. Каждый раз мы переставали долбить панель и, сжимая саднящими ладонями потеплевшие от работы ломы, смотрели вслед знаменитостям.
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Орфики - Александр Иличевский», после закрытия браузера.