Читать книгу "Ален Бадью об Алене Бадью - Ален Бадью"

в том, чтобы быть подмножеством A. По этой причине оно является обобщенным, «чистым» подмножеством и не соотносится с теми свойствами, которые задаются языком теории.

Я уже показал, что мы находим в этом потенциальную формализацию особенно важного для Хайдеггера различия между «знанием» и «истиной»: знание – это свойство, общее всем предметам в мире и получающее выражение в доминирующем языке. Истина – это создание по «ту сторону знания» и как таковое невыразимое в доминирующем языке в момент своего создания (а потому ее частенько отвергают самые ярые сторонники языка). Тут становится заметно пересечение с платоническим противопоставлением «мнения» и «истинного знания». Первое всегда циркулирует в виде речи, второе требует радикального очищения в стремлении к Идее.

Нетрудно понять, что в онтологии множественного мнения и знания опираются на подмножество ситуации, выделенное из ситуации при помощи аксиомы отделимости, то есть посредством объединения всех множеств с общим свойством, если таковое свойство известно всем пользователям доминирующего языка. Но чтобы имело место созидание истины, в своем бытии оно должно опираться на обобщенное подмножество, независимое от доминирующего языка.

Пол Коэн в самом начале 60-х открыл общий метод построения в системе Цермело – Френкеля обобщенных множеств в контексте теоретико-множественной модели. Я в этом вижу наконец-то обретенное обоснование универсальности истины с точки зрения ее чистого бытия, потому что обобщенное множество находится по ту сторону любого тождества, обнаружимого в рамках существующего мира.

Если касаться понятия уникальности, то в контексте теории топосов, составляющей подраздел теории категорий, его статус ясно определен через понятие существующего в данном мире объекта. Наконец, древнее противопоставление «универсальности» и «уникальности» получает дополнительное прояснение в условиях конкретного набора математических теорий (теория Цермело – Френкеля, теория топосов), во-первых, через различие бытия-множественным и существования-в-мире, а во-вторых, через более техническое противопоставление, с одной стороны, «обобщенного множества», а с другой стороны, «относительной степени существования» в мире.

Поэтому мне удалось в своих двух первых книгах по современной метафизике универсальность истин (обобщенность) противопоставить уникальности (существование) в рамках некоторого данного мира мнений. Остается понять, почему истины оказываются абсолютными, то есть не просто исключают всякую эмпирическую интерпретацию, но и не зависят ни от какой трансцендентальной конструкции, то оказываются наделены независимым от субъектов бытием, хотя эти последние и могут выступать для них своего рода историческими акторами в тех или иных определенных мирах.

Скажем иначе. В «Бытии и событии» я показываю, как под видом обобщенной множественности может появиться универсальная исключительность истины. В «Логиках миров» я показываю, что истины, бытие которых носит исключительный характер, оттого не становятся менее существующими, будучи единичностями, конечными произведениями искусства в реально существующих мирах. Тем самым мне удалось защитить онтологическую возможность множественностей, отстоящих от мира, в котором они случаются, достаточно далеко, чтобы иметь универсальное значение. И в то же время я смог доказать, что универсальность истинного произведения нисколько не исключает, что она является результатом вполне конкретных операций и что сам ее материал прежде существовал в конкретном мире.

Наконец:

– Благодаря онтологическому диспозитиву чистой множественности мне удалось выйти за пределы сферы трансцендентного, сферы Единого как единственного гаранта бытия Истины.

– Благодаря диспозитиву обобщенной универсальности мне удалось выйти за пределы эмпиризма и релятивизма, отрицающих существование универсальных истин.

– Благодаря теории существования в мире обобщенных истин, которые тем самым становятся уникальными, мне удалось избежать идеализма с его стремлением полностью отделить от реального мира полноту Истины, которая тем самым становится всецело субъективной.

Но кроме того, нужно защитить против расхожего релятивизма и еще один пункт. Тот факт, что возникновение истин событийно, а также тот факт, что их бытие является обобщенным, нисколько не исключают того, что, даже будучи продуктами внутримирного творчества, они остаются безусловными в одном точном смысле. С точки зрения математического условия этот смысл обнаруживается не благодаря операциям форсинга из теории Коэна, не благодаря тонкостям теории топосов, а благодаря другой области фундаментальной математики, а именно теории бесконечности, переживающей бум своего развития в последние десятилетия. Вся моя третья книга, законченная, как вам известно, в прошлом году и получившая название «Имманентность истин», посвящена как раз этой теме.

VI. Имманентность истин

Могу здесь лишь в самых общих чертах набросать ход мысли этой книги с точки зрения соотношения философии и ее математического условия.

Онтологическая универсальность сама по себе не гарантирует абсолютности истин. Релятивист всегда может возразить, что она всего лишь обеспечивает циркуляцию между разными мирами обобщенного произведения, что равнозначно империалистическому стремлению навязать локальную обобщенность другим, культурно иным мирам. Это возражение высказала в мой адрес моя подруга Барбара Кассэн. «Универсальность – всегда универсальность с чьей-то точки зрения», – заявила мне она с несколько наивным напором, за которым всегда стоит смесь из эмпиризма (пресловутая универсальность – на деле вполне осязаемая и культурно заданная вещь, факт языка) и идеализма (все существует «для кого-то»).

Новая книга снимает эти возражения по существу, утверждая, что абсолютный характер истины сам гарантирован тем типом бесконечности, с которым истинное произведение – всегда остающееся с онтологической точки зрения конечным фрагментом обобщенного и, значит, универсального становления – вступает в отношение. Главная задача «Имманентности истин» состоит в том, чтобы прояснить, в чем именно состоит имманентное отношение, связывающее между собой истинное произведение и бесконечность, отношение, которое обосновывает абсолютность истины.

Я готов к тому, что Барбара Кассэн, приведя в пример религию, скажет на это: «Абсолютность – всегда абсолютность с чьей-то точки зрения». Но истинное произведение представляет собой сущее в рамках мира и потому никакого отношения к религии не имеет. Революция, любовь, картина, теорема – они тут, перед нашими глазами. И любой в конечном счете подмечает в них инвариантность, свидетельствующую об их универсальном значении, потому как все мы через субъективный опыт столкновения с ними становимся участниками отношения, связывающего конечное произведение со скрыто бесконечным характером его бытия.

Касательно того, в чем состоит посредническая роль математики в этом особенно сложном вопросе, я могу ограничиться лишь самой общей и простой идеей. Скажем так: современная теория бесконечного позволяет философски определить, что такое свойство абсолюта. С точки зрения математиков, абсолют – нечто формальное: это мысленно допустимый (определимый), но логически не состоятельный набор всех возможных форм множественности без единого.

Между строк заметим, что математики, со свойственной им гениальной находчивостью во всем, что касается выбора названий, этому абсолюту, который хотя и несостоятелен логически, все же в достаточной степени существует, чтобы ему можно было приписывать определенные свойства, дали название «V» – за которым могут скрываться самые разные вещи, например, «Великая пустота» [Vide] или «Место истины» [Vérité].

То, благодаря чему истинное произведение становится бесконечным, то есть абсолютизируется, не утрачивая при этом как нечто реальное свойств конечности, единичности