Читать книгу "Вся правда о Муллинерах (сборник) - Пэлем Грэнвилл Вудхауз"

навсегда останетесь для меня милым, милым другом.

— Угу, — сказал Уильям Муллинер.

В течение трех дней пребывание моего дяди Уильяма в Сан-Франциско было настолько приятным, насколько можно было ожидать, учитывая, что Десмонд Франклин остановился в том же отеле, что и они с мисс Бенкс. Впрочем, он умудрялся проводить с ней достаточно много времени: они скоротали много счастливых часов в парке «Золотые Ворота» и на смотровой площадке, наблюдая, как тюлени греются на рифах. Однако вечером третьего дня его подстерегал сокрушительный удар.

— Мистер Муллинер, — сказала Мертл Бенкс, — я хочу вам кое-что сказать.

— Все, что вам угодно, — нежно прошелестел Уильям, — но только не то, что вы собираетесь выйти за слизняка Франклина.

— Но именно это я и собиралась вам сказать и не могу позволить, чтобы вы называли его слизняком. Он отважный, бесстрашный человек.

— Когда вы решились на этот опрометчивый поступок? — горько спросил Уильям.

— Еще не прошло и часа. Мы беседовали в саду, и каким-то образом речь зашла о носорогах. И тогда он рассказал мне, как однажды в Африке носорог загнал его на дерево, но он спасся, насыпав перца в глаза чудовищному зверю. По счастливому стечению обстоятельств он закусывал, когда появился носорог, и у него в руке были крутое облупленное яйцо и перечница. Когда я услышала его рассказ, то, как Дездемона, полюбила его за все перенесенные им муки, а он меня — за состраданье к ним. Свадьба будет в июне.

Уильям Муллинер заскрипел зубами во внезапном припадке ревнивого гнева.

— Лично я, — сказал он, — считаю, что история, которую вы только что пересказали, выставляет этого Франклина в весьма сомнительном, если не сказать зловещем, свете. По его же собственным словам, главная черта его характера — жестокое обращение с животными. Завидев акулу, или носорога, или кого-нибудь еще из наших бессловесных друзей, он тут же бросает все свои дела, лишь бы нанести им тяжкое телесное повреждение. Мне неловко касаться такой деликатной темы, но я не могу не указать, что, если небо благословит ваш союз потомством, ваши дети, вероятно, окажутся именно такими детьми, которые пинают кошек и привязывают жестянки к собачьим хвостам. Если вы послушаете моего совета, то напишите этому субъекту записочку, что вы очень сожалеете, но вы передумали.

Девушка встала весьма демонстративно.

— Я не просила у вас совета, мистер Муллинер, и я не передумала.

В мгновение ока Уильям Муллинер преисполнился сожалений. В развитии мужской любви есть этап, когда мужчине хочется сжаться в комочек, испуская жалобные блеющие звуки, если предмет его обожания посмотрит на него чуть косо. И мой дядя Уильям как раз достиг этого этапа. Она гордо шла через вестибюль отеля, а он плелся за ней и, заикаясь, бормотал невнятные извинения. Но Мертл Бенкс осталась непреклонна.

— Оставьте меня, мистер Муллинер, — сказала она, указывая на вращающиеся двери, которые вели на улицу. — Вы очернили человека, лучшего, чем вы, и я не желаю более иметь с вами никакого дела. Уходите!

И Уильям ушел, как ему было велено. И столь велико было смятение в его душе, что он заплутался во вращающейся двери и прокрутился в ней целых одиннадцать раз, прежде чем швейцар извлек его оттуда.

— Я бы раньше помог вам выбраться, сэр, — сказал швейцар почтительно, когда благополучно выдворил Уильяма на улицу, — но поспорил с моим приятелем, что вы сделаете десять кругов, ну и на всякий случай выждал, пока вы не завершили одиннадцатый, чтобы не возникло никаких сомнений.

Уильям ошалело посмотрел на него.

— Швейцар, — сказал он.

— Сэр?

— Вот что, швейцар, — сказал Уильям. — Предположим, единственная девушка, которую вы когда-либо любили, собралась бы выйти за другого, что бы вы сделали?

Швейцар поразмыслил.

— Дайте-ка разобраться, — сказал он. — Если я вас правильно понял, вопрос стоит так: что бы я сделал, если бы баба, с которой я крутил, дала бы мне от ворот поворот и сказала бы, чтобы я шел подышать свежим воздухом и не возвращался, потому как у нее теперь другой хахаль?

— Вот именно.

— На ваш вопрос ответить очень просто, — сказал швейцар. — Я пошел бы за угол и выпил чего-нибудь покрепче «У Майка».

— Выпили бы?

— Да, сэр. Чего-нибудь покрепче.

— И где вы сказали?

— «У Майка», сэр. Сразу за углом. Мимо не пройдете.

Уильям поблагодарил его и пошел по тротуару. Слова швейцара вызвали у него совсем новый и во многих отношениях интересный ход мыслей. Выпить? И чего-нибудь покрепче? В этом явно что-то было.

Уильям Муллинер ни разу в жизни не пригублял спиртного. Он обещал своей покойной матушке не делать этого, пока ему не исполнится двадцать один, а может быть, сорок один год — какой именно, он запамятовал. В этот момент ему шел тридцатый, но из опасения напутать он оставался трезвенником. Однако теперь, плетясь по улице к углу, он пришел к выводу, что у его матушки не нашлось бы весомых доводов против того, чтобы в подобных особых обстоятельствах он пропустил стаканчик-другой. Он возвел глаза к небесам, словно испрашивая ее разрешения, и ему почудилось, будто далекий еле слышный голос прошептал: «Валяй!»

И в тот же миг он обнаружил, что стоит перед ярко освещенным питейным заведением.

Уильям заколебался, но тут же мучительный укол в той области груди, где находилось его разбитое сердце, напомнил ему о необходимости немедленно принять неотложные меры, и, толкнув вращающуюся дверь, он вошел.

Главной примечательностью уютного сияющего огнями зала, открывшегося перед ним, оказалась длинная стойка, у которой стояли граждане страны, упершись одним локтем в деревянную столешницу и поставив по одной ноге на изящную латунную трубу, тянувшуюся вдоль всего сооружения понизу. За стойкой высилась верхняя половина одного из самых благожелательных и добрых индивидов, какие только встречались Уильяму на его жизненном пути. Широкое гладко выбритое лицо, белая куртка и благоговейная радость во взгляде на приближающегося Уильяма.

— Это «У Майка»? — осведомился Уильям.