Читать книгу "Один шаг - Георгий Васильевич Метельский"

неужто ж тут техника, а не сердце главное! Ну, умеет копаться в машинах Володька, ничего не скажешь супротив, наверно, любую починит, но разве сможет он так, как она, Глашка Сахнова, подойти к животному, сказать ласковое слово, почесать между рогами, разве сдернет он со стола скатерть и помчится сломя голову в ночь, услышав горячий стук в окошко: «Твоя Ржанка телится!» Да что говорить. «Нет, уж лучше на коноплю пойду», — угрюмо вымолвила тогда Глаша.

В ответ председатель стал вроде бы оправдываться:

— Мы, конечно, понимаем, Степановна, что тебе нелегко будет расстаться со своими рекордистками, как-никак без малого два десятилетия в доярках ходишь, мозоли на пальцах набила, однако ж новая техника образования требует, а где оно у тебя? Один опыт… Экзамен к тому ж держать надобно.

— Может, на курсы Агафью Степановну пошлем, — сказал сквозь кашель парторг Клищенко. — Есть такие в области.

Но Глаша горько усмехнулась — где уж ей учить закон Ома, опять садиться за парту через двадцать с лишком лет!..

Думая об этом, перебирая в памяти подробности разговора, Степановна дошла до своей избы, смотревшей двумя небольшими окнами на улицу, в засаженный кустами сирени палисадник. Не глядя, медленно нажала рукой клямку и так же медленно прошла по гулкой доске, проложенной до крыльца с весенней грязи.

Обычно Степановна пробегала по этой доске, проносилась мимо окошка, — всегда ей было некогда, недосужно — а сегодня прошла лениво, как чужая, и дед Панкрат, не привыкший к такому шагу своей внучки, поднял на нее подслеповатые, удивленные глаза:

— Чи не занедужила ты, Глаша?

— Да не… — Степановна устало села на лавку. — Умаялась я, деду.

— Ну, отдыхни, отдыхни маленько, — разрешил дед Панкрат. — Не все скотине, хоть что и домине.

В избе пахло лыком. Дед удобно расположился возле печи и плел на колодке лапти.

Никто в селе с самой войны не ходил в лаптях, кроме деда Панкрата, и никто уже не умел выделывать эту обувку, крайне нужную для драматических кружков, ставящих пьесы о дореволюционной деревне.

Несмотря на свои восемьдесят два года, он не любил сидеть без дела: всегда что-либо мастерил — бондарил, вил веревки, а в свободное время, напялив на нос очки, читал вслух «Комсомольскую правду», которую выписывала Наташка. Это давало ему возможность быть в курсе всех политических событий, творившихся в мире.

— Ну, як там у вас? Новости есть?

Этот вопрос, касающийся фермы, дед Панкрат задавал всегда, даже поздним вечером, когда в исподнем семенил босыми ногами по холодному полу, чтобы открыть Глаше двери.

— Да ничого такого… Наташка не приходила? — Меньше всего Степановне хотелось сейчас говорить о новостях.

— Не было. Должно, к Шурке заскочила.

Сегодня у Степановны был выходной, вместо нее работала подменщица — молодая бойкая Любка, неопытная, с хлопцами в голове, и Степановна, не выдержав, забежала утром на ферму поглядеть, что и как, но по привычке застряла, задержалась. Будь все по-старому, она б опять воротилась туда «выбивать дурь из Любкиной головы». Но теперь в этом не было смыслу: когда пустят машину, Любку все равно не оставят на ферме.

Степановна посмотрела вокруг, на разбросанные возле печи лыки и увидела, что пол не свеж, вспомнила, что не скребла его неделю, что надо постираться да и вообще пора начинать большую приборку к Маю. На Наташку мало надёжи, у нее скоро контрольные по трем предметам.

По привычке она подошла к этажерке, где лежали учебники (каждый раз поутру она складывала их в аккуратную стопку, а дочка, проснувшись, разбрасывала и так оставляла в разбросе), но не стала наводить порядок, а отыскала физику и принялась листать книжку — не попадется ли часом на глаза закон Ома. Закон Ома она не встретила, зато напала на интересный рассказик про какие-то полушария, как из них выкачали воздух, а потом впрягли в каждое по несколько коней, и эти кони, что было сил, тянули полушария в разные стороны, но так и не смогли расцепить.

На свое удивление Степановна почти все поняла в этом рассказике и стала читать дальше, но дальше пошли немецкие буквы, плюсы да минусы, показавшиеся ей темным лесом, а потом снова попалось что-то обыкновенное, простое, чего и не понять было нельзя.

Увлекшись необычным делом, Степановна не услышала, как звякнула клямка и по доске дробно простучали туфельки.

— Вот и я! — объявила Наташка, с размаху бросая на лавку портфелик. — Есть хочу — просто ужас!.. Вы обедали? — Она вдруг заметила в руках матери физику. — Ты что это, учиться вздумала на старости лет?

Как все подростки, она считала мать старухой.

Степановна почему-то смутилась и начала складывать книги по размеру.

— Да что ты, Наташа, просто так я, поглядела ненароком.

— А у нас завтра контролка по физике будет. Боюсь, просто ужас! — Принюхиваясь, она повела остреньким, в отца, носом в сторону печки. — Поесть-то скоро дадите?

— На стол пособила б собрать, — пробурчал дед.

Кряхтя, он встал со скамейки и начал трясущимися руками доставать тарелки с полки, пока Наташка умывалась в сенцах. Делала она это шумно, набирала из рукомойника полные пригоршни воды, швыряла ее в лицо, а потом заглядывала в зеркало и строила смешные рожицы. После такой процедуры на полу вокруг всегда было набрызгано, налито, но это нисколько не смущало Наташку.

Она отличалась удивительной способностью вносить со своим появлением беспорядок — брошенной на кровать школьной формой, туфлями, оставленными в горнице на самом ходу, ломтем недоеденного хлеба на подоконнике.

Прибирать за собой Наташка не считала нужным. Лишь в редкие минуты, когда, по выражению деда Панкрата, на нее «находил стих», она вдруг затевала уборку, но делала ее не размеренно и споро, как мать, а с какой-то одержимостью: шумела, вихрем носилась по горнице, хватала ухватом из печи тяжелый чугун с варом, двигала пузатый комод и скоблила пол, издавая ножом такой противный, отчаянный визг, что дед Панкрат затыкал глуховатые уши, а то выходил во двор и садился на завалинку — отдохнуть от скрипа.

Бревенчатые стены в горнице были увешаны семейными фотографиями и плакатами разных времен — то майскими, то октябрьскими, то не имеющими отношения к датам, вроде «Дадим больше молока стране» или «Жить и работать по-коммунистически». Наташка смахивала пыль с этих плакатов, а потом снимала фотографии своих деда и бабки, родителей матери, и протирала стекла намоченной в скипидаре тряпкой. Деда и бабки Наташка никогда не видела, деда убили немцы в войну под Брянском, а бабку — тут, в их селе Березовке.

Степановна не говорила об этом.