Читать книгу "Жизнь забугорная - Татьяна Окоменюк"

предложил я чиновнику компромисс: жена с дочкой превращаются в Вернеров, а я, привыкший к трудностям, останусь Батищевым.

– Или все, или никто, – поджал губы немец. – Соображайте быстрее. Нам нужно на вашу семью «Фамильную книгу» заводить.

Я молчу. Куратор хмурится и карандашиком по столу нервно постукивает. Тут девки мои как набросятся на меня – чуть в лоскуты не порвали. Пришлось капитулировать.

Так в одночасье из Евгения Петровича Батищева я превратился в Ойгена Вернера. Именно так было написано в моём новеньком немецком паспорте. Долго я к этому не мог привыкнуть. Взгляну: фотка моя. Прочитаю – разоржусь. Прям, Штирлиц в логове врага.

Через пять месяцев всем семейством стали мы посещать языковые курсы: Элка – продвинутую ступень, мы с Иркой – начальную. У женской половины вскоре проявился ощутимый прогресс. Мне же немецкий давался с таким скрипом, который был слышен на сто вёрст окрест. Да и настроения на курсах были далёкими от мотивационных. В нашей группе меня все убеждали: учи язык – не учи, всё равно не поднимешься до уровня местных и должности выше уборщика никогда не займёшь. В общем, расслабился я. В магазинах объяснялся на русско-английско-немецком гибриде, сопровождаемом языком жестов. Самое смешное: меня понимали.

Ирка же сразу двинула в массы, стала общаться с иностранцами, чей немецкий был куда понятней, чем язык аборигенов, и вскоре уже бегло болтала. Это не могло не радовать, но вместе с тем и огорчало. Освоившись с языком, дочь стала вести себя куда развязней, чем раньше: с дискотек домой приходила уже не поздно, а рано. В смысле, под утро. На замечания реагировала дерзко, утверждая, что мы с Элкой нарушаем её человеческие права: мало даём на карманные расходы, зажимаем «детские деньги», отпускаемые государством исключительно на её нужды, вмешиваемся в её личную жизнь, не давая дружить с турками и албанцами. И вообще, она в Германию не рвалась. Раз мы её насильно привезли, должны с уважением относиться к желаниям и потребностям её личности.

Хотел я ей по уху съездить, не вышло. Ирка выскочила за дверь и уже с коридора проорала, что заявит на нас в службу, защищающую детей от родительского насилия.

С Элкой приключилась форменная истерика. Она проклинала Германию, местную распущенность, детскую вседозволенность, турок, албанцев и… наше общежитие. Оказывается, именно оно является рассадником крамолы среди подрастающего поколения. Молодняк, проживающий здесь, дерзит родителям, курит марихуану, собирается на скамейках под ёлками, пьёт там спиртное, матерится и поёт похабные песни. Она уже пыталась поговорить с соседом о поведении его отпрысков, но тот был чрезвычайно занят – сооружал из кофеварки самогонный аппарат – и прямо при своих засранцах послал её «на хутор бабочек ловить».

«Скоро местное ухоботье бить начнёт приличных людей! – причитала Элка. – Завтра же доставай заначку за проданную машину, нанимай маклера и ищи приличную квартиру, подальше от наших землячков. Чтобы в доме жили исключительно аборигены. Никаких русаков, турок, иранцев и прочих соискателей политического убежища».

Меня и самого «задолбала» наша общага, но заначки было жаль. Раз это Элкина идея, пусть расходует деньги, полученные за аренду нашей новокузнецкой квартиры. И тут выяснилось, что заначки той нет и в помине. Оказывается, супруга без моего ведома наняла адвоката, который занимается ускоренной переброской в Германию Зинкиного семейства. Вначале тот обещал, что с задачей справится, слал Элке письма с отчётами о том, куда и кому он послал запросы, но ничего обнадёживающего в его писульках не было. Стало ясно: деньги ухнули в пропасть. Адвокат же, как та беззубая кляча из анекдота, виновато разводил копытами, повторяя: «Ну не шмогла я, не шмогла!».

Несколько дней я с Элкой не разговаривал. С Иркой тоже. Но, в конце концов, нашёл маклера. Вернее, он меня нашёл, шныряя по переселенческим общагам в поиске клиентов. Через два месяца мы уже въезжали в просторную трёхкомнатную квартиру с большой кухней, огромным балконом и раздельными ванной и туалетом, что в Германии встречается достаточно редко. Красивый четырёхэтажный дом находился в городской парковой зоне и был населён исключительно пожилыми немцами. То, что доктор прописал моей фрау.

Позже выяснилось, что прописал он совсем не то. Да, в подъезде была идеальная чистота. В доме ни у кого не было ни детей, ни животных. Лестницу мыли ароматным шампунем. Мусор тщательно сортировали. Никто не шумел, не ругался, не слушал музыку, не жарил на балконе шашлыки, не принимал гостей. Всему этому можно было бы порадоваться, если бы нам было лет по семьдесят. В крайнем случае, по шестьдесят. Но мы были намного моложе, особенно Ирка. Ей хотелось иногда привести в гости подружек, включить музыку, посмотреть вечером телевизор. Хотелось перед сном принять душ и высушить волосы феном. Иногда Элке нужно было включить миксер, чтобы сделать коктейль, или микроволновку, когда голодная, как волк, Ирка приходила с дискотеки. Всё это вызывало у нервных соседей бурный протест.

Они являлись к нам по одному и целыми делегациями. Жаловались, что Ирка под утро очень громко стучит по ступенькам своими каблуками, а по ночам шумно спускает воду в унитазе. Что мы, принимая душ после десяти вечера, нарушаем их сон. Что стены в доме очень тонкие, и соседей раздражает ночной гул моего компьютера, не говоря уже о телевизоре, работающем у нас до двенадцати ночи. Телевизор, по их мнению, должен находиться исключительно в гостиной, а не в спальне. Кроме того, я очень громко храплю и из-за этого фрау Цапф, живущая через стенку от нас, до утра не может уснуть.

Я понимал, что идеальный сосед – это тот, кто шумит в одно время с тобой, но до меня не доходило, почему этот дом престарелых дружно укладывается в постель уже в девять вечера, ведь никому же из них не идти утром на работу.

Дальше – больше. Стоило шаркнуть по паркету стулом, нам тут же стучали в батарею. Стоило в дневное время вбить в стену гвоздь, на пороге уже стояли недовольные. Соседи постоянно учили нас жить: то постиранное бельё Элка вывешивает на верёвке не симметрично, что очень утомляет их глаз, то зуммер нашего телефона неприятен и будит уже начавших почивать стариков, то Ирка громко смеётся, то сквернословит в подъезде. Стал разбираться с последней жалобой – оказалось, она произнесла слово «дерьмо», разговаривая с подругой по мобильнику.

В общем, достали они нас до спинного мозга. А после того, как Элка посоветовала соседям принимать на ночь снотворное или переселяться в дом престарелых, они составили коллективную жалобу, и из жилищного управления нам пришло письмо с предупреждением. Оказывается, мы регулярно терроризируем весь дом, не желая придерживаться