Читать книгу "Матрос Капитолина - Сусанна Михайловна Георгиевская"

фронта. Пики Тун-тури не заминированы. Сдавайтесь! Русские побеждают под Сталинградом. Положение нашей армии безнадежно. Перебегайте к русским!

– Всё. Ваша очередь, Великанова!

– Немецкие солдаты! – с чувством сказала я. – Рядом со мной – ваш товарищ. Я ему отдала свой шарф. Вы ведь знаете: он прибежал налегке. Отто Генц пробудет у нас до конца войны, а потом поедет в Берлин. Скоро настанут дни нашего генерального наступления на этом участке фронта.

Перебегайте, пока мы еще стоим в обороне, пока мы еще не перешли к боевым действиям… Поздно будет! Не принимайте участия в ненужном кровопролитии. Тишина и отсутствие боевых действий со стороны русских обманчивы.

Мы обороняем подходы к городу Мурманску. Но близок час, когда мы пойдем с боями вдоль шоссе, по направлению к Норвегии. Далеко позади останется хребет Тунтури.

Словно воспоминание… Хребет Тунтури. И могилы ваших товарищей. Сдавайтесь! Сдавайтесь! Сопротивление бесполезно!

– Заключайте, Васильев, – сказал Озеровский.

Отвори потихоньку калитку И войди в тихий садик, как тень, —

посоветовал радиорупор немецким солдатам. Зазвонил телефон. – Это мне, должно быть, предлагают усилить охрану, – захохотав, сказал Озеровский. – Интересно, откуда я наберу солдат для охраны, когда у нас будут десятки пленных?.. Что мне делать? Окружить его, что ли, группой солдат с винтовками? Но на этот раз телефон не просил усилить охрану. – Завтра, товарищи Васильев и Великанова, нам обещают при переходе через равнину помочь дымовой завесой.

Вот какие, так сказать, на этот раз известия из штаба… Отдыхайте, копите бодрость… Завтра мы перемахнем равнину, подобно ланям.

6

Ночь. Надо было пристроить на ночь нашего перебежчика.

Пристроить?.. Но как и куда?

– Постелим ему на полу, товарищ начальник, – подумав, предложил радист.

Пленный словно бы догадался о замешательстве капитана:

– Нет, нет!.. Не тревожьтесь из-за меня… Фрейлейн! Прошу вас, переведите: я слишком взволнован, я не могу спать. Право, право… Я совсем не хочу спать…

В эту ночь я тоже не могла спать.

Мне отчего-то стали совсем малы и узки большущие сапоги Саши. Спрятавшись в угол, разувшись, я с удивлением разглядывала свои побагровевшие ступни.

Саша сказала:

– Верка, гляди!.. Отморожены!..

– Паникерша ты, вот кто ты… Доберется. Доковыляет… В Полярном полежит в госпитале.

Саша смазала мои ноги какой-то дрянной коричневой жидкостью и туго забинтовала их.

«Ничего! Обойдется. Я доберусь».

Ступни отчетливо и скучно пульсировали кровью. В каждом пальце словно билось и тикало игрушечное сердце…

«Доберусь, доберусь, доберусь…»

Нажать бы кнопку и оказаться в Полярном!

Все вокруг спало. Только наш перебежчик, матрос-охранник и я бессонно сидели у слюдяного окошка. Мигала коптилка темным багровым пламенем. Позвякивала дверца печи. Отсвет огня ложился на пол и перемешивался с тенями.

Молчали.

Как быть? У меня болят десны. Саша Куколки-на – единственная, которой я чистосердечно доверилась, – решила, что надо размачивать сухари в кипятке. Мы залили сухари кипятком, но они не размачивались… Саша сбегала к повару, выпросила для меня небольшой кусок шпигу и белой муки. Она сделала мне оладьи. Весь день я тихонько и с наслаждением жевала их. И теперь, сидя рядом с дремлющим перебежчиком, думала об оладьях. Завтра утром, перед тем как нам выступать, Саша опять мне нажарит оладьев. – Фрейлейн!.. Вы спите? – шепотом спросил перебежчик. – Нет, – ответила я.

– Фрейлейн, можно немного поговорить о доме? – Конечно! – Можно, я расскажу вам про воскресное утро?.. Лето. И вот я сплю. И вот просыпаюсь… Мать накрыла на стол в саду, под каким-нибудь деревом… Отец сидит у стола.

И курит. Он курит трубку… Скатерть белая. На столе – цветы… Ах, какое неторопливое воскресенье! Солнце… Скажите, пожалуйста, все это было, фрейлейн?.. Матушка в белом фартуке… Он сделал резкое и неожиданное движение руками, как бы для того, чтобы обхватить голову. Солдат с ружьем, спокойно сидевший на табуретке, вскочил и принялся не отрываясь глядеть на пленного. Прошло минут пять или десять. Солдат опустился на табурет. Закурил.

– …Это было счастьем. Но я не сознавал его. Не сознавал! Счастье – река! Воскресенье – счастье. Признаю疎 сь вам, – он перешел на шепот, – первое время при Гитлере можно было жить, и неплохо жить. Работа у всех. Я лично, видите ли, бухгалтер. Для юношества организовывали экскурсии. Очень дешево. Экскурсии на пароходе, дня эдак на два, а то и на четыре… Ужас с войной пришел гораздо поздней… И по-одумать только! Я единственный сын, а между тем меня мобилизовали… Отпуск на девять дней. Не могу рассказать вам, фрейлейн, с каким страхом я приближался к дому… Дорога – все та же, та же… А дома – нет. Смело́. Как будто бы сдуло дом!.. Отпуск?! Зачем?