Читать книгу "Россия в войне 1941-1945 гг. Великая отечественная глазами британского журналиста - Александр Верт"

не мог дать никакого ответа на тревожные вопросы Молотова о «причинах недовольства Германии», а когда он возвратился в посольство, там его ждали уже инструкции Риббентропа – посетить Молотова и, «не вступая с ним ни в какие дискуссии», зачитать ему переданный с этой же телеграммой документ, набор обычных для Гитлера грубых ругательств, который был фактически объявлением войны. С болью в душе посол направился, когда уже забрезжил рассвет, обратно в Кремль и зачитал документ Молотову. По словам Шуленбурга, Молотов молча выслушал его, а потом сказал с горечью: «Это война. Как вы думаете, неужели мы этого заслужили?»

Вопрос, почему Сталин дал «застигнуть себя врасплох», остается темой продолжающихся споров в советской исторической литературе последнего времени. Одни советские авторы выдвигают теорию, что Сталин питал столь патологическую подозрительность к Англии и Америке, что любую исходившую от них информацию неизбежно рассматривал как «провокацию», как попытку втянуть Советский Союз в войну с Германией. Я думаю, что это слишком упрощенное объяснение. Помимо «подозрительных» сообщений из Англии и Америки, у Сталина были собственные источники информации. Но он надеялся чуть не до самого последнего момента, что ему удастся предотвратить столкновение, если он не будет давать немцам абсолютно никакого повода для нападения. Как я сказал выше, сообщение ТАСС от 14 июня он опубликовал, видимо, с целью зондажа, все еще надеясь получить какой-то ясный ответ от Германии. Сталин, очевидно, знал, что Германия нападет, но он надеялся «дипломатическими» средствами отсрочить его хотя бы на несколько недель. Кстати, 1 августа Гитлеру было бы уже слишком поздно начинать решающую кампанию 1941 года.

Хочется добавить здесь несколько слов о моем собственном отношении к тому, что произошло. На страшно переполненном судне для «беженцев» я вернулся из Бордо в Англию 22 июня 1940 г., то есть ровно за год до нападения Гитлера на Советский Союз.

Весь этот год я провел в Лондоне, отдежурив около 50 ночей в пожарной охране, когда мне не раз приходилось тушить зажигательные бомбы на крыше здания редакции газеты «Манчестер гардиан» на Флит-стрит в Лондоне. Это был мой скромный вклад в оборону Англии. Должен сказать, что в то время общая атмосфера в Англии, которая с июня 1940 по июнь 1941 г. боролась с Гитлером один на один, была какая-то приподнятая.

Английский народ был настроен бодро и воинственно, и не наблюдалось ничего похожего на «пораженчество». Если, как указывал потом де Голль, в Англии и были кое-какие кандидаты на роль лавалей и петенов, они всю эту осень и зиму вели себя очень тихо. После того как англичане одержали победу в крупных воздушных боях августа – сентября 1940 г., в этой «битве за Англию», когда Гитлер не сумел побороть и сломить английские военно-воздушные силы, в них родилось большое чувство национальной гордости и веры в свои силы, подорвать которое не смогли никакие бомбардировки Лондона; наоборот, эти налеты на Лондон только разожгли в англичанах еще большую злость против гитлеровцев[12]. Я был настолько поглощен весь этой борьбой Англии против Гитлера, что в течение нескольких месяцев вообще мало думал о том, что творится во внешнем мире. В начале 1941 г. стало ясно, что США будут оказывать Англии все большую помощь, и это тоже хорошо повлияло на моральное состояние англичан.

То, что Гитлер начинал все больше действовать на нервы Советскому Союзу, можно было хорошо видеть по многим признакам, о которых я говорил выше. Отчетливо было видно также, что Черчилль не считает Советский Союз «союзником Гитлера», как его называли обычно антисоветские газеты. После падения Франции он направил послом в Москву Стаффорда Криппса. И хотя к тому времени ничего определенного об этом еще не было слышно, тем не менее усиливалось впечатление, что «дружба» между Советским Союзом и Германией не очень-то велика и прочна. А потом появился ряд интересных сообщений, исходивших главным образом от американских корреспондентов в Берлине, о том, что визит туда Молотова в ноябре проходил в очень напряженной атмосфере.

Еще позднее, в начале 1941 г., стало ясно, что Советский Союз очень сильно встревожен германским проникновением на Балканы, и заключение договора о дружбе между СССР и Югославией произвело огромное впечатление на всех.

Слухи о готовящемся германском нападении на Советский Союз начали широко распространяться примерно с апреля 1941 г.

Несмотря на «умиротворительные» жесты Сталина, продолжали поступать все более авторитетные сообщения о том, что немцы собираются напасть на Советский Союз. Помню, 20 июня я беседовал с членом английского правительства Р. А. Батлером, который категорически мне заявил, что 22 июня германские войска вторгнутся в Советский Союз. Здесь я должен сознаться, что как журналист допустил тогда ошибку. Я был дипломатическим корреспондентом «Санди таймс» и вечером 21 июня оказался перед трудной дилеммой. Должен ли я написать: «Вторжение неминуемо»? Я воздержался по очень простой причине.

В отличие от чуть ли не всех англичан, которые считали, что, если Гитлер нападет на СССР, он быстро и легко одержит над ним победу, я был убежден, что, если Гитлер решится на это, он проиграет войну, а я все еще сомневался, сошел ли уже Гитлер с ума в такой степени, чтобы пойти на этот отчаянный риск. Поэтому в конце концов, хотя я и написал для своей газеты, что Гитлер, возможно, нападет на Россию (поскольку было уже такое множество доказательств, что он это сделает), я все же указал, что шансов на это половина на половину, поскольку такой шаг был бы чреват для Германии огромной опасностью. Я оказался неправ. Но в конечном счете мой «журналистский инстинкт» меня не обманул… Были в то время в Англии люди – правда, их было очень немного, – которые с самого начала считали, что Гитлер потерпит поражение (к ним относились, например, Бернард Шоу и историк Бернард Пэре).

Но официальные военные эксперты предполагали, что Гитлер выиграет эту войну за несколько недель или месяцев. Мне с самого начала было ясно, что советский народ ведет народную, отечественную войну, и я соглашался с Пэрсом, что она имеет много общего с войной 1812 г., что это такая же Великая Отечественная война…

После визита к сохранявшему сдержанный оптимизм И. М. Майскому (у которого я часто бывал эти последние два-три года и который теперь собственноручно подписал мою визу) я 2 июля вылетел из Лондона через Архангельск в Москву.

И хотя некоторые говорили мне: «Будем надеяться, что ты попадешь в Москву раньше Гитлера», я вылетел туда в общем-то в бодром и оптимистическом настроении, полный желания узнать неизведанное. 4 июля я был в Москве. Гитлера там не было, и я все время, что там провел, ни разу не сомневался, что ему туда так и не попасть. Но в тот момент я, возможно, еще недооценивал, с какими огромными трудностями Советскому Союзу придется столкнуться в этом роковом 1941 году.

Часть вторая

От начала вторжения до