Читать книгу "Три куля черных сухарей - Михаил Макарович Колосов"

Вон люди уже от голода пухнут, а вы еще слава богу. Если б не эти куски, да не этот суп, так, наверно, не так бы заговорил. Вон Ахромеевы, кажуть, побираться ходят в дальние деревни. То-то: сытый голодному не верит. Так и ты.

«Сытый», — переговаривает про себя Васька и надолго задумывается: Илья Ахромеев давно уже в школу не ходит, и говорят о них разное. Один раз Васька встретил Илью, шел тот откуда-то домой медленно, нес какой-то оклунок. Но мало ли где он был и что нес. На Васькин вопрос: «Откуда?» — ничего не ответил, только взглянул исподлобья, как на чужого, и поплелся дальше. «Больной», — подумал Васька. И в школе сказал, что Солопихин болеет. Видел, как он шел медленно-медленно, наверное, из больницы.

А теперь похоже, что не из больницы…

— Весь хлеб не ешьте, оставьте на завтра, — предупредила мать. — Я когда еще приду да и принесу ли чего, а день прожить надо… Вот если бы Вася в обед прибежал к больнице, может, еще удастся разжиться… — И посмотрела на Ваську, ожидая ответа.

Не хочется Ваське идти за супом в больницу, стыдно, и он начинает лихорадочно соображать, как отказаться, какую найти причину, чтобы не идти.

— А в школу? — спрашивает он и в душе торжествует: уроки пропускать — на это мать ни за что не согласится.

— Обед-то когда? — спокойно говорит она. — В два. Кончатся уроки, прямо из школы и приходи. Возле ворот стой, я буду выглядать тебя, — закончила она.

Поджал Васька недовольно губы: не прошел номер.

— Ну, как хочешь, — сердито сказала мать. — Для себя, что ли, я уговариваю? Для вас же. Не хочешь, сидите голодные, ждите, когда приду. Стыдишься. А мне, думаешь, не стыдно с этим бидончиком?..

— А Танька? Что она, не донесет?…

— Придумал! — воскликнула мать. — Собака какая привяжется, унюхает суп, разве ж она отобьется?

— Ладно… — выдавливает наконец из себя Васька и склоняется над тарелкой.

На другой день в школе у него все время не выходит из головы больничный суп — боится, что узнают об этом ребята и будут дразнить. Хотя редко кому из них было до смеха — всем голодно. Правда, не всем одинаково. Те, у кого отцы работали на заводе, на транспорте или на шахте, жили нормально: у них рабочие карточки, хлеба давали им по восемьсот граммов на рабочего и по четыреста граммов на иждивенца. И других продуктов перепадало поболе. А Васькина мать работала в сельской больнице, и карточка у нее сельская. Хлеба по этой карточке они на всю семью получали семьсот пятьдесят граммов. Вот и живи…

«И почему так устроено? — недоумевал Васька. — В поселке две больницы: сельская и на станции — железнодорожная. Почему бы матери не работать в железнодорожной? Такая же больница, такие же больные, а продуктовые карточки там как у рабочих. Надо же случиться так, что мать попала именно в сельскую больницу…»

После уроков покрутился Васька в школе еще какое-то время, подождал, пока Никита ушел домой — боялся Никитиных расспросов, — и направился к матери. Через решетчатые ворота заглянул в больничный двор — никого. Идти к матери в палату неудобно, да она и не велела. Стоит Васька, ждет, наблюдает за тихим безлюдным двором, садиком — на всем лежит нетронутая снежная белизна. Только дорожки аккуратно расчищены и песком посыпаны. Но, наверное, сейчас и песок мало помогает: сверху сыплется, идет какая-то изморозь, «крупа», и все покрывается ледяной коркой. Пока Васька дошел до больницы, чуть ноги не повыкручивал: гололед.

Ждать ему недолго пришлось, мать сразу приметила его. Смотрит Васька — бежит женщина в халате, торопится к воротам. Васька не сразу и узнал в ней свою мать. Только когда она уже была совсем близко, улыбнулся ей. А мать не улыбается, какая-то она вся напряженная, перепуганная, отвернула полу халата, просовывает меж прутьев бидончик, а сама воровато оглядывается по сторонам.

— Бери скорее. Не дай бог, увидит главный врач… Неси.

Васька заторопился, схватил бидончик, наклонил его, крышка слетела на снег, а на руку ему плеснулся теплый пахучий суп.

— Бери, бери двумя руками, — торопила его мать. — Дома всем поровну раздашь, не обижай никого. Мне не оставляйте, я тут поем.

И когда уже Васька отошел от ворот, прокричала ему вдогонку посмелее:

— Осторожнее неси, не поскользнись гляди.

Несет Васька суп, а перед глазами все стоит перепуганная мать. «Говорила, повар наливает, а сама оглядывается, будто украла…» — недоумевает он. Но вскоре успокоился, и уже совсем другие мысли заполнили его голову. Вкусный запах от бидончика все время донимал Ваську, и он то и дело сглатывал голодную слюну. Хотелось остановиться и попробовать суп — отпить через край из бидончика, но он всякий раз решительно гнал это желание и ускорял шаг. Утешал себя тем, что скоро придет домой, разделит поровну суп и будет не торопясь есть свою долю.

Но так, видно, устроено в мире: если не везет человеку, то не везет во всем. Не успел Васька подумать о домашней трапезе, как тут же поскользнулся и упал навзничь, больно ударившись головой о дорогу. Не чувствуя боли, он тут же вскочил, пытаясь как-то предотвратить основную беду — спасти суп. Но ничего уже сделать было нельзя: пустой бидончик, подпрыгивая на неровностях дороги, катился под горку, рядом с ним растекалась белесая лужа, разваренное пшено, кусочки картошки валялись на дороге. И только теперь Васька ощутил, как звенит в голове. Подняв бидончик, он стал собирать в него картошку, сгребать ладошками пшено. Нашел в кювете крышку, закрыл, нахлобучил шапку и медленно поплелся домой.

Танька и Алешка с нетерпением ждали Ваську и, когда увидели его с бидончиком, заулыбались радостно. Алешка подбежал к брату, но, боясь помешать донести до стола драгоценную ношу, попятился и так шел перед Васькой задом наперед, пока не наткнулся на стол. Васька молча протянул ему бидончик и стал раздеваться.

Бидончик показался Алешке необычайно легким, и тот, недоумевая, зачем-то встряхнул его, а потом, сняв крышку, заглянул внутрь. Почувствовав неладное, подошла Татьяна, отобрала у Алешки бидончик и тоже заглянула в него.

— Сожрал… — проговорила она, скосив глаза на Ваську. — Ребенка голодным оставил…

Алешка захныкал.

Васька резко обернулся, хотел по привычке запустить чем-либо в сестру, но сдержался, проговорил:

— Если бы сожрал… Упал я… Поскользнулся и упал на Баниной горе. Вон шишку какую набил. Еле поднялся… — Он стал тереть ушибленное место. — Потрогай…

Танька недоверчиво потрогала Васькину голову. Нащупав шишку