Читать книгу "Форма жизни - Амели Нотомб"

Но это было простительно, ибо не сопровождалось фразой, которая в девяти случаях из десяти следует за этими словами: «Мне бы не хотелось, чтобы Вы отнеслись ко мне как ко всем прочим». Эта нелепица имеет разные варианты: «Я не такой, как все», «Я не потерплю, чтобы со мной разговаривали как с первым встречным» и т. д. Прочитав такое, я немедленно отправляю письмо в корзину. Выполняя таким образом требование. Вы хотите, чтобы я отнеслась к вам иначе, чем ко всем? Ваше желание для меня закон. Я всех глубоко уважаю. Вам угодно быть исключением – извольте, вас я уважать не буду и выброшу ваше письмо на помойку.

Чего я еще не переношу в этом высказывании помимо того, что оно попросту глупо, – презрения, которым прямо-таки дышит в нем каждое слово. И что всего хуже – в этом самом презрении обвиняют меня. У меня своего рода аллергия: я не выношу презрения ни в каком виде, будь оно адресовано мне, или мне приписано, или даже если я ему лишь свидетель. А уж презирать всех – тем более возмутительно. Отказать незнакомцу даже в малом преимуществе в виде сомнения – недопустимо.

Я поела медовой коврижки. Вкус меда я обожаю. Столь модное нынче слово «sincère»[30]своей этимологией обязано ему: «sine cera», дословно «без воска», означало очищенный мед высшего качества, – в то время как нечистый на руку торговец продавал невкусную смесь меда и воска. Многим злоупотребляющим нынче словом «искренность» следовало бы прописать курс лечения хорошим медом, дабы напомнить, о чем они говорят.

* * *

Дорогая Амели,

Ваше письмо ошеломило меня еще сильнее, чем, должно быть, изумило Вас мое. Не знаю, чего я ожидал, но уж никак не этого.

Ваша реакция, скажу Вам прямо, прекрасна. Единственный, кто, кроме Вас, в курсе моей лжи, – мой брат Говард. Но он отнюдь не разделяет – и это еще мягко сказано – Вашей толерантности. Когда я посылал ему электронные письма, которые он переписывал для Вас, в ответ каждый раз получал: «Ты больной на голову» и другие столь же изысканные выражения.

Поди пойми: Вы меня абсолютно ни в чем не упрекаете – и я именно поэтому чувствую себя виноватым. Я должен оправдаться, хоть Вам мои оправдания не нужны.

Все, что я Вам рассказал о моей жизни до 30 лет, – правда: я бродяжничал, жил без крова, бедствовал, а под конец и голодал. Но, когда дошел до края, подался не в армию – к маме с папой. Хуже унижения не придумаешь – вернуться к родителям в 30 лет, ничегошеньки в жизни не добившись. Мама купила мне компьютер – думала, бедная, что спасает меня. «Ты мог бы создать сайт нашего автосервиса», – сказала она. Как будто автосервису нужен сайт! Предлог был явно липовый. Но выбора у меня не было, и я взялся за дело. Оказалось, что у меня это неплохо получается. Вскоре стали поступать заказы от местных предприятий. У меня завелись деньги, что позволило мне покрыть долги Говарда.

Вот эта работа-то меня и погубила. Десять лет я много ходил и почти не ел – эти глаголы в одночасье поменялись местами: я усвоил образ жизни программистов, а они ногами пользуются редко и за работой непрерывно что-нибудь жуют. Вдобавок меня мучила мысль о том, что компьютер подарен мне для искупления прежних ошибок, и я, видно, переусердствовал: целый год просидел за монитором практически безотрывно. Вставал разве что поспать и помыться, а из комнаты выходил только к столу – опять есть. Для родителей я по-прежнему был оголодавшим чадом, вернувшимся в лоно семьи: они не замечали, что я толстею, да и я сам тоже. Может, я и смотрел на себя, принимая душ, но внимания не обращал. Когда я обнаружил катастрофу – да, именно так! – было слишком поздно.

Если есть недуг, который легче предупредить, чем излечить, – это ожирение. Заметьте, если у вас 5 кило лишних, даже 10 – ничего страшного. Понять в одно прекрасное утро, что сбросить надо как минимум 30 кило – это уже другое дело. А между тем, начни я тогда, еще мог бы выкарабкаться. Теперь у меня лишних 130 кило. У кого хватит духу похудеть на центнер с гаком?

Почему я не забил тревогу, когда обнаружил эти 30 лишних килограммов? В тот день у меня возникли серьезные компьютерные проблемы, которые требовали всей моей энергии и концентрации: нечего было и думать сесть на диету. Назавтра – то же самое, и т. д. Зеркало подтверждало вердикт весов: я растолстел. Но я говорил себе, что это не имеет значения: кто на меня смотрит? Я программист, живу на родительском складе шин, общаюсь только с компьютером, которому по фигу мой вес. В тренировочных штанах и футболке размера XXL его и видно не было. За столом ни отец, ни мама ничего не замечали.

Когда я пересек пешком Америку, как всякий уважающий себя последователь Керуака, мне довелось попробовать все нар котики, какие только можно раздобыть на больших дорогах и в пустыне, а их, скажу я Вам, немало. У дружков всегда найдется какое-нибудь зелье в кармане: «Share the experience»[31], – говорят тебе, протягивая дозу. Я никогда не отказывался. Одни снадобья мне понравились, другие нет. Но даже если мне случалось крепко на что-то подсесть, это и отдаленно не сравнить с зависимостью, в которую превратилась для меня жратва. Когда по телевизору показывают кампании против наркотиков, я думаю: чего же все ждут, почему никто не выступит против нашего истинного врага?

Вот почему я никогда не смогу похудеть: моя зависимость от жратвы уже непреодолима. Нужна смирительная рубашка (XXXL), чтобы помешать мне есть.

Когда мой вес достиг 130 килограммов, мама сказала мне изумленно: «Да ты поправился!» «Не то слово, – ответил я, – разжирел». «Почему же я до сих пор ничего не замечала?» – воскликнула она. Да потому что я отпустил бороду, которая скрывала тройной подбородок. Побрившись, я увидел в зеркале незнакомое лицо – оно так и осталось моим.

Родители потребовали, чтобы я похудел. Я отказался. «Раз так, за стол ты с нами больше не сядешь», – заявили они. Так я стал толстяком-одиночкой. Я больше не видел ни отца, ни матери, и мне это было безразлично. Вот что, в сущности, самое ужасное: все безразлично, ничего не трогает. Пока не разжиреешь, думаешь: никогда, это же нестерпимо, – да, нестерпимо, но вот ведь терпишь как миленький.

Я вообще не вижу больше людей, кроме разносчика, доставляющего мне еду, которую я заказываю по телефону или через Интернет, а его моя комплекция не шокирует: наверно, он в Балтиморе видал и не такое. Грязное белье я бросаю в мусорный мешок, а когда он наполнится, выставляю его за дверь. Мать стирает, потом приносит мешок и ставит на то же место. Так ей не приходится меня видеть.

Осенью 2008 года я прочел статью об «эпидемии» ожирения, охватившей контингент американских солдат в Ираке. Сначала я подумал, что растолстеть должен был бы мой братец Говард, а не я. А потом поймал себя на мысли, что завидую толстым солдатам. Поймите меня: у них, по крайней мере, есть веский мотив. По статусу они вроде как жертвы. Найдутся люди, которые скажут, что это не их вина. Я завидовал им, потому что их кто-то мог пожалеть. Жалкие мысли, сам знаю.