Читать книгу "Разум убийцы. Как работает мозг тех, кто совершает преступления - Ричард Тейлор"

Я представил свой отчет адвокатам. Поскольку это было уголовное, а не хорошо оплачиваемое гражданское дело, никаких досудебных встреч с юристами не было и мы не пили чай с печеньем в их шикарных кабинетах. Обсуждение ограничилось часом приглушенных разговоров за круглым столом в зале с высоким куполообразным потолком с изображениями «Блица»[23]. Этот зал находился в старой части здания Олд-Бейли, построенной в 1907 году.

Олд-Бейли, или Центральный уголовный суд, основан на истории и авторитете в равной мере. Он построен на месте печально известной Ньюгейтской тюрьмы. Даже более новая пристройка 1973 года возведена из твердого каррарского мрамора, а ее перила сделаны в виде перевернутых медных мечей правосудия. В 18 залах судебных заседаний слушается более 150 дел об убийствах и других громких уголовных преступлений в год.

Мы с Йеном прекрасно понимали, что психиатрическая защита, скорее всего, обречена на провал. Присяжные в Олд-Бейли, находясь под впечатлением от своего окружения, будут упирать на развращенность преступления. Но, на мой взгляд, когда психическое расстройство очевидно, защитники и их клиент должны сами решать, нужно ли сообщать об этом суду. Я не раз выступал за ограниченную вменяемость. И это частично объясняется тем, что, если психиатр пытается действовать как судья и присяжные и ставит на подсудимом крест, последний может обвинить защитников в том, что они не предоставили ему возможности доказать свою невменяемость, даже если шансы на успех были малы. Если подсудимый, прислушавшись к совету, признал себя виновным, он может позднее пожалеть об этом решении, потому что за решеткой будет много времени, чтобы все обдумать. Позднее он может обратиться в апелляционный суд и заявить, что показания эксперта-психиатра лишили его справедливого судебного разбирательства. Это происходило со многими моими коллегами.

Короче говоря, задача заключалась в том, чтобы достоверно сообщить об обнаруженных психических отклонениях. Когда Уотсон решил сделать ставку на то, чтобы получить срок за непреднамеренное, а не пожизненное лишение свободы за умышленное убийство, его предупредили, что минимальное время отбывания наказания увеличится на годы, если в судебном разбирательстве примет участие семья жертвы. Как бы то ни было, он с нетерпением ждал суда. Мой наставник и один из пионеров судебной психиатрии Пол Боуден после многих лет работы в Олд-Бейли сказал, что подсудимые часто получали меньший срок, если начинали плакать и признавали себя виновными. Демонстрация психопатии в суде – это верный способ убедить судью, что вы представляете угрозу для общества, и это впечатление влияет на суровость наказания.

На мой взгляд, судебные процессы по делам об убийствах являются формой катарсического[24] социального театра. Преступник на скамье подсудимых, семья жертвы на своих местах в зале. Версия обвинения изложена, после того как все допустимые доказательства были озвучены. Является ли театр суда с его мантиями и париками способом как-то упорядочить дела, связанные с хаосом и жестокостью? Помогает ли это близким жертвы или только усиливает их горе? Я часто задаюсь этими вопросами.

В том деле со стороны защиты свидетельствовали только мы с Йеном, поскольку доказательства виновности подсудимого в убийстве были неоспоримыми. Присяжным предстояло ответить не на вопрос «кто», а на вопрос «почему». Королевская прокурорская служба наняла одного из своих любимых психиатров, чтобы опровергать наши аргументы. Этот специалист вел себя очень уверенно в суде, но у него была раздражающая привычка обращаться к присяжным так, словно он прокурор, а не беспристрастный эксперт.

Мы с Йеном давали показания последними, после того как сторона обвинения представила все доказательства. Прямо перед обеденным перерывом я занял место, предназначенное для дачи свидетельских показаний, и принес присягу.

Сначала был основной допрос в виде простых вопросов со стороны адвоката. Затем мне пришлось настроиться на перекрестный допрос со стороны обвинения. Противостоящий мне эксперт подбрасывал прокурору сложные вопросы на стикерах. С годами я научился предугадывать вероятные проблемы, когда писал отчеты, однако дача показаний – это всегда напряженная и сложная задача. Это чем-то похоже на устный экзамен в медицинской школе, когда на кону стоит отдых в каникулы (если студент не сдает устный экзамен, ему приходится зубрить все лето, чтобы подготовиться к пересдаче в сентябре).

– Доктор, вы говорите, что на момент совершения преступления у подсудимого наблюдались ментальные отклонения?

– Да, все верно.

– Доктор, могу ли я попросить вас помочь нам? Что такое разум и что конкретно вы имеете в виду, говоря «ментальные отклонения»? Можете ли вы объяснить это присяжным?

Однажды я съежился, наблюдая за экспертом, который не мог ответить, что этот термин появился в 1960 году во время судебного разбирательства по делу Р. против Бирна. Как и Уотсон, Бирн убил молодую женщину и изуродовал ее труп, и у него на протяжении долгого времени проявлялись «жестокие желания». Апелляционный суд постановил, что разум следует понимать как все аспекты умственной деятельности. Это не только восприятие физических действий, но и способность формировать рациональные суждения о том, что правильно, а что нет. Разум также включает в себя способность проявлять силу воли, чтобы действовать в соответствии со здравым смыслом. Судьи апелляционного суда запутанно сказали, что разум с ментальными отклонениями должен отличаться от обычного в такой степени, чтобы вменяемый человек расценил это как несоответствие норме.

С другой стороны, разум, согласно психиатрическому определению, располагается внутри физической и химической структуры мозга. Функции разума включают восприятие (зрение, слух и обоняние, например), обработку чувств и эмоций, сознание, язык, память и рассуждение. Он позволяет нам воображать, узнавать и понимать, а также хранит убеждения, взгляды и надежды. Благодаря ему мы способны к рациональному мышлению. Это сложные вопросы, но психиатр, высказывающий мнение о разуме убийцы, который не может на них ответить, вызовет у судьи или присяжных сомнения в своей компетентности. Это может показаться странным, но это так.

На юридической арене судебная психиатрия предполагает сопоставление современных психиатрических концепций с размытыми и зачастую устаревшими юридическими определениями. Это сложное интеллектуальное упражнение для любого эксперта, особенно в такой неточной науке, как психиатрия. Как однажды сказал Найджел Истман, профессор судебной психиатрии в Больнице святого Георгия, это похоже на игру в крикет регбийным мячом [21].

Мою дачу показаний пришлось прервать из-за начала обеденного перерыва. К судьям в Олд-Бейли обращаются «милорд», поскольку, хотя они являются окружными судьями, эти представители власти носят почетное звание судей Высокого суда и имеют титул лорда. Судья весьма сурово напомнил мне, что я не должен обсуждать свои показания с кем-либо во время перерыва, поскольку нахожусь под присягой. Не могло быть и речи о том, чтобы адвокаты подсказали что-либо эксперту. Таким образом, хотя меня манили суши-бары и бистро рядом со зданием суда, я предпочел перекусить крошечным бутербродом с сыром в столовой на третьем этаже. У меня была возможность перечитать свой отчет и подготовиться к вероятным вопросам, многие из которых должны были поставить под сомнение мою компетентность и анализ доказательств.