Читать книгу "Вообрази меня - Тахира Мафи"

Эммелина наградила всех нас – всех детей главнокомандующих – воспоминаниями, что украли наши родители. Нам по очереди помогли осознать ту правду, которую глубоко зарыли наши родители, а затем всех вернули к нормальной жизни.

Всех, кроме меня.

Остальные смогли пойти дальше, смириться со своей историей, предать родителей и найти для этого объяснение. Мои мысли, напротив, все время запинаются. Кружатся. С другой стороны, я потеряла намного больше; да и вспомнить мне нужно намного больше. Даже Уорнеру – Аарону – не приходится столь радикально переосмысливать свою жизнь.

Меня это начинает пугать.

Мое прошлое прямо сейчас переписывают, бесчисленные абзацы моей истории вымарывают и наспех правят. Старые и новые картинки – воспоминания – наслаиваются друг на друга, пока струятся чернила, вскрывая события, превращая их во что-то новое, что-то непостижимое. Временами мои мысли словно заменяют будоражащие галлюцинации, их лавина столь беспощадна, что, боюсь, нанесенный ей вред непоправим.

Ведь что-то меняется.

Каждое новое воспоминание крушит меня эмоционально, заново упорядочивает мой мозг. Я ощущаю эту боль короткими вспышками – болезненность, тошнота, дезориентация, – но до сих пор я не хотела копаться в этом слишком глубоко. Не хотела вглядываться слишком пристально. Правда в том, что я не хотела верить собственным страхам. Истинная же правда в том, что я – как проколотая шина. И каждый впрыск воздуха надувает и сдувает меня одновременно.

Я забываю.

– Элла?

Ужас бурлит, выплескивается через распахнутые глаза. Я не сразу вспоминаю, что меня зовут Джульетта Элла. И каждый раз это «не сразу» еще больше затягивается.

Вот-вот начнется истерика…

но я ее гашу.

– Да, – произношу я, с силой заполняя воздухом легкие. – Да.

Уорнер Аарон напрягается.

– Любовь моя, что такое?

– Ничего страшного, – обманываю я.

Сердце колотится, быстро, слишком быстро. Я не знаю, зачем вру. Бесполезная попытка; он чувствует все то же, что и я. Надо просто ему рассказать. Не знаю, почему не рассказываю. Знаю, почему не рассказываю.

Я выжидаю.

Выжидаю, вдруг пройдет, вдруг провалы в моей памяти – всего лишь небольшие сбои в системе, которые можно восстановить. Произнести такое вслух – значит, оживить эти мысли, а время пока не пришло, рано поддаваться этому страху. В конце концов, лишь один день минул с тех пор, как все началось. До меня только вчера дошло: творится что-то поистине неладное.

До меня дошло, потому что я совершила ошибку.

И не одну.

Мы сидели на улице, вглядывались в звезды. Не припоминаю, что когда-либо видела такие звезды – четкие, яркие. Было поздно, так поздно, что из ночи зарождалось утро, а от видов захватывало дух. Я мерзла. Какой-то храбрый ветерок пробрался сквозь раскинувшиеся вокруг заросли, наполнив воздух размеренным гулом. Я объелась тортом. Уорнер пах чем-то сладким, чем-то распутным. И я опьянела от радости.

Я не хочу ждать, сказал он, взяв мою руку. Сжав ее. Давай не будем ждать.

Я удивленно моргнула, подняв взгляд. Чего?

Чего?

Чего?

Как я могла забыть, что случилось несколько часов назад?

Как я могла забыть ту секунду, когда он попросил выйти за него?

Произошел сбой. Похоже на сбой. Там, где хранились воспоминания, вдруг возникла дыра, полость, которая была свободна, пока ее насильно не заполнили.

Я пришла в себя, вспомнила. Уорнер засмеялся.

Мне же смеяться не хотелось.

Я забыла, как зовут дочь Касла. Я забыла, как мы приземлились в Прибежище. Я забыла, на целых две минуты, как я вообще сбежала из Океании. Впрочем, такие ошибки длились недолго; да, задержки, но вроде как естественного характера. Я ощущала лишь смущение, пока мой мозг отбивал удары, неуверенность, пока вновь всплывали воспоминания, размокшие и невнятные. И решила, что просто устала. Просто перегрузка. Я не понимала, насколько все серьезно, пока, сидя под звездами, не забыла, что обещала провести остаток жизни с этим человеком.

Унижение.

Унижение столь острое, что, испытай я его во всю мощь, сгорела бы дотла. К лицу снова прилила кровь, и мне стало легче от того, что Уорнер не видит в темноте.

Аарон, не Уорнер.

Аарон.

– Даже не знаю, то ли ты боишься, то ли смутилась, – произносит он, потом медленно выдыхает, и этот звук немного похож на смех. – Ты беспокоишься о Кенджи? Об остальных?

Всем сердцем хватаюсь за эту полуправду.

– Конечно, – признаюсь я. – О Кенджи. О Джеймсе. Об Адаме.

Кенджи с раннего утра валяется больной в кровати. Я бросаю украдкой взгляд на льющийся из окна косой лунный свет, и до меня доходит, что уже глубоко за полночь, а значит, формально, Кенджи стало плохо еще вчера утром.

В любом случае ситуация пугала нас всех.

Назира накачала Кенджи, пока они летели из Сектора 45 до Океании, не рассчитала с дозировкой, и его развезло. В конце концов он вырубился – близняшки Соня и Сара его обследовали и сказали, что он поправится, – но до того мы узнали, что Андерсон взял под стражу детей Верховных главнокомандующих.

Все, и Адамс, и Джеймс, и Лена, и Валентина, и Николас, они все в плену у Андерсона.

Джеймс тоже у него в плену.

Последние пару дней были кошмарными, просто убийственными. Последние пару недель были кошмарными, просто убийственными.

Хотя на деле – месяцы.

Даже годы.

Порой я не могу припомнить ничего хорошего. Бывает, когда случайно познанное мной счастье кажется диковинным сном. Ошибкой. Гиперреализм и хаос: слишком яркие цвета, слишком громкие звуки.

Плод моего воображения.

Всего несколько дней назад ко мне пришла несущая дары ясность. Несколько дней назад верилось, что худшее позади, что передо мной открыты все возможности мира; что мое тело сильнее, чем когда-либо, а мозг наполнился, стал четче работать и способен на то, что я даже представить себе не могла.

Но сейчас

Сейчас

Сейчас я, похоже, цепляюсь за размытые края душевного равновесия – изворотливого, ненадежного друга, который всегда разбивал мне сердце.

Аарон притягивает меня ближе, и я растворяюсь в нем, чувствуя благодарность за тепло, за крепость его объятий. Я делаю глубокий, неровный вдох и затем полностью расслабляюсь. Я с жадностью вбираю густой, пьянящий запах его кожи, еле уловимый аромат гардений, который почему-то всегда его сопровождает. В идеальном молчании мы слушаем только наше дыхание, проходят секунды.