Читать книгу "Том 8. Рассказы, очерки, фельетоны, статьи, выступления - Михаил Шолохов"

В поле, в нескольких километрах от участка, работают по бороньбе новые «катерпиллеры». Я долго с почтительным изумлением смотрел на работу этой мощной машины. Шестидесятисильный гусеничный трактор волочил за собой длинный ряд борон. Я смерил расстояние, охватываемое боронами, — оказалось двадцать семь шагов. С удивительной легкостью, без малейшего напряжения тянул он два ряда борон. Мотор стучал отчетливо и строго, как предельно здоровое сердце, а сзади, на бурых комьях зяби, поскрипывая и мелко дрожа, метались бороны, не привыкшие к шаговитому ходу гусеничного гиганта. И я вспомнил, как в прошлом году на этой же, извеку непаханной целине появились впервые совхозские «джондиры», как поползли они по кочковатой степи, выворачивая лемехами гнезда ковыля и железнокрепкой тимурки. Было радостно глядеть на борьбу машины с землей, до этого попираемой только копытами косячных кобылиц, отгуливающихся на отводе. И становилось страшно за машину, когда, нарвавшись на клеклую, столетиями уплотненную землю, трактор глухо и злобно рычал и, будучи не в силах разодрать лемехами плугов слежавшуюся грудину степи, становился как лошадь на дыбы; рев мотора достигал все большего напряжения и звучал непотаенной и ярой угрозой. Казалось, что опутанная жилистой сеткой травяных корневищ земля не пустит дальше плуга. Но еще какой-то толчок напряжения, и трактор медленно опускался, туго двигался вперед, и на сторону, как сраженные насмерть, тихо отваливались серебристо-глянцевитые пласты земли, кровоточа белой кровью перерезанных корневищ ковыля и разнотравья.

Теперь — на перекрест — до еле видимых в сумерках степных увалов степь лежала, побежденная человеком. В сумерках чуть заметно дымилась бархатисто-черная зябь. Земля покорно ждала обсеменения. И всюду по ней красными звездами рассыпаны огни машин; ухо отовсюду ловит стук моторов, живой и бодрящий.

* * *

Основным недостатком в работе совхоза, несмотря на все старания энергичного и толкового директора тов. Пара, является неумение организовать труд по-настоящему. Зерно необходимо было завезти зимой до весенней распутицы, когда дороги становятся непроездными. Участки должны были обеспечить себя всем необходимым до начала сева. На самом же деле на ряде участков, отдаленных от мастерской расстоянием в несколько десятков километров, зачастую не имеется самого необходимого. Единственный механик сидит на участке, а у тракториста, работающего где-нибудь в поле, нет под руками даже французского ключа. Малейшая неполадка в моторе, — нечем отвинтить гайку, — надо бросать трактор и пешком идти на участки. Кстати, трактористы очень жалуются на плохое качество баббита. Через два-три дня приходится подтягивать подшипники. Общая нехватка запасных частей. Зерносовхоз № 8 у Зернотреста на положении пасынка. Пустяковое дело — серебра для магнето нет; для этого надо специально выделять человека, и тот мечется по хуторам в поисках десятка серебряных рублей. Но бывает и так, что люди, оглушенные и издерганные мелкими неполадками, теряются, не умеют найти выхода. Характерный пример: Базковская МТС некоторое время не могла наладить ночной пахоты из-за отсутствия фонарей. Имевшиеся у них были неудачно сделаны заводом (слишком высоко подняты сетки, отчего огонь в фонаре при движении гас). Казалось бы, дело простое: взять в том же колхозе старые фонари на поле, взамен их отдать новые, так как в конюшне, например, и в этих огонь бы не гас. Вместо этого мтэсовцы «увяли»; нет фонарей, не в темноте же работать!

* * *

Из зерносовхоза с рассветом выезжаем в Нижне-Яблоновский сельсовет. Неподалеку от хутора в степи, как скирды, раскиданы станы бригад. Местами пашут мягкую землю. Председатель сельсовета Шевцов в посевном штабе. Вместе с ним едем во вторую бригаду. Ладная и неплохая работа. По плану одиннадцатирядная сеялка за день должна засевать 4,5 гектара, бригада, соревнуясь с другой бригадой, засевает 6 и 6 1 /4.

— Как с кормами? — спрашиваю у Шевцова. Тот неприязненно косится на Шевченко и заговорщически шепчет:

— Уговори ты Шевченко, чтоб не наседал на нас! Требует помочь кормом наполовцам, а откуда его наберешь? Самим лишь бы на неделю хватило.

— А не прибедниваешься ты?

И Шевцов не выдерживает: левый глаз его лукаво щурится.

— Дадим… У нас, браток, еще сено есть, ни один черт в районе не знает! — и, увидя, что Шевченко прислушивается, круто переводит разговор: — Вчера захожу к одному единоличнику, а он саботирует, гад. Семена не засыпал и дома сидит. «Будешь сеять?» — спрашиваю. «Нечем». — «Отдай колхозу быков на время, а то ведь пропадет земля». — «Нет, не дам». Пошли на баз, он вилы ухватил и ко мне, запороть хочет, а у меня в руке и хворостины нет…

— Быков-то взял? — спрашиваю я.

Шевцов молчит, щурится, потом нехотя отвечает:

— Взял.

— Как же?

— Пропаганду в него пустил. Насилу уломал. Другие единоличники услыхали — поехали. А то такую петрушку разводили: «Не будем сеять, картошкой проживем». Под кулацкую удочку некоторые подпали. Кулак ведь не дремлет, всячески старается сорвать сев.

Шевченко соскакивает с автомобиля, идет за сеялкой, по пахоте. Он открывает ящик и щупает зерно, осматривает сошники. Шевченко — с детства у земли. В гражданскую войну был комиссаром в одной из ворошиловских частей. Из Донбасса на Морозовскую, Царицын. Сыпняк. Ранения.

После войны окончил агрономический институт, вновь вернулся к земле, чтобы взять ее в большевистскую работу. В нем целехонькой сохранилась ворошиловская закалка: он расчетлив, напорист, строг к себе и людям, умеет, когда надо, наступить на горло. Броским солдатским шагом идет он по лану, мнет в горсти землю, расспрашивает у бригадира о том, как кормят быков и дают ли норму концентрированных.

— Грубых кормов давайте, сразу на зеленку нельзя! — доплескивает ветер его крик. — А сколько на гектар по этой земле высеваешь? А боронуете во сколько следов?

Я вижу, как подымает он руку и грозит пальцем:

— Из-ви-няюсь! В три следа надо! Да поперек, а не вдоль!

На обратном пути он расковыривает ногой бычий помет, всматривается. На мой взгляд, посмеиваясь, отвечает:

— Проверял, ячменные зерна есть — значит, дают. А то вот в Малаховском ухитрились по разу в день худобу кормить, и зерно воловники разворовывают. Из-ви-няюсь! Это же вредители, сукины сыны! А в Каргинской быки легли, так вместо них шестерых племенных бугаев запрягли, пусть, дескать, коровы без приплода. Ну, Шевцов, наполовцам соломы ты дай!

— Товарищ Шевченко, с дорогой душой бы!

— Тебе что, дороги интересы одного Яблонского колхоза? Извиняюсь, дашь, без разговоров!

Солнце поднялось в полдуба, когда мы выехали в Наполовский колхоз. Там особенно неблагополучно с кормами. Прошлогодние крыши раскрыты и уже потравлены скотом. До Наполовского километров тридцать пять летним шляхом. Выезжаем на гребень. Сзади за «фордом» ветер торопливо сучит пыль. Шевченко вздыхает:

— Земля сохнет…

По степи, по обочинам дорог часто попадаются стрепета. Самцы с черным ожерельем на шее взлетывают от шума машины, и долго виднеется серебристый на солнце отлив стремительно взмахивающих крыльев. Степная птица вытеснена с территории зерносовхоза и начинает гнездиться по безлюдным буграм. Неподалеку от хутора, возле самой дороги, из старюки-травы поднимается самец дудак. Эта — обычно сторожкая и строгая птица — удивленно и настороженно смотрит на надвигающуюся машину, подпускает ее на двадцать саженей и только тогда трогается, с поразительной легкостью и грацией неся свое полуторапудовое тело. Дудак — ядреный старый усач, — он по-весеннему в брачно-нарядном оперенье. Косясь на нас, он зыбко покачивается на коротких могучих ногах, раздувает желтоватый с белесым подбоем хвост и вдруг тяжело отталкивается от земли, летит. И как же незабываемо красив и могуч саженный размах его величественных крыльев, как тяжек и медлителен редкий их взмах!