Читать книгу "Каменная пациентка - Эрин Келли"

– Хотите чаю? – спрашивает она насмешливо.

– Хочу. – Кажется, будто я играю в игру «да – нет» из моего детства. Мы идем по коридорам, спроектированным Пьюджином с его маниакальным вниманием к деталям. Узоры на сводчатых потолках кажутся почти живыми. Книжные шкафы вдоль одной стены и картины с переполненными залами заседаний напротив. Я опять вспоминаю, почему на портретах здесь изображены в основном мужчины. Большая часть картин написана в те дни, когда женщины не допускались в Парламент. Вот относительно недавний портрет маслом Маргарет Тэтчер – ее ярко-синий костюм как всплеск цвета среди монохромных мужских. Хелен должна быть где-то там же, другое пятно яркой дамской расцветки, но она не останавливается, чтобы указать на себя.

Никто не обращает на меня внимания, пока я рысью спешу за ней. Она ходит быстрее меня. Тот, кто печется о здоровье так, как она, – вряд ли может позволить себе расслабиться. Память впервые за долгие годы выносит на поверхность ее фотографию на первой полосе во время пробежки – в кроссовках, гетрах, с лентой на голове и при полном макияже – а ведь труп тогда даже еще не успел остыть. Я гоню от себя прочь это воспоминание, пока оно не разлетается на кусочки.

Обеденный Зал пэров – я узнаю его по книгам – богато отделанное красным деревом пространство, увешанное экранами, показывающими дебаты в Палате. На знаменитых скамьях цвета бычьей крови брудастые законодатели дремлют под бормотание докладчика о чем-то «широкополосном». Цифры, для меня бессмысленные, бегут строкой в нижней части экрана.

– Я бы никогда не узнала вас, – говорит Хелен, когда мы усаживаемся за круглый стол с безупречно белой скатертью, и суетливо поправляет бутылочку с уксусом. Я вытряхиваю салфетку из держателя и наконец заставляю себя посмотреть ей в глаза. Что-то проскальзывает между нами прежде, чем мы можем это сдержать, – понимание и ирония. Я один из двух людей в мире Хелен Гринлоу, которые могут расслабиться, сидя напротив нее, как и она со мной. В этом безмолвном общении есть некая темная свобода. Но Хелен моргает, и все исчезает.

Она заказывает чай и лепешки на двоих. Серебряные чайники и китайский фарфор появляются на нашем столе через секунды. Все это изрядно субсидируется из государственного кармана, и в этом заключается еще одна ирония. «У меня есть долг перед общественным кошельком», – сказала она после убийства. Не перед обществом, а перед кошельком.

Эта фраза все говорит о ней; признание, что приходно-расходная книга для нее всегда на первом месте, а люди на втором.

Хелен наливает чай; ни возраст, ни нервы не отражаются на твердости ее рук. Но мои трясутся. Как только официант оказывается вне пределов слышимости, Хелен произносит как бы между прочим:

– Полагаю, вы здесь из-за денег?

Она искренне думает, что мне нужны наличные, и считает, что это и есть причина нашей встречи. Значит, Джесс был прав. Я всегда останусь Марианной Смай из Настеда. Он знал, что я так поступлю? Или – еще хуже:

– Джесс уже обращался к вам?

Ее поднятая бровь говорит лучше нее самой.

– Джесс? От него не было никаких известий.

Значит, его угрозы оказались пустыми. Я не могу позволить ей думать, что пришла сюда без причины, и не могу расслабиться. Я должна действовать, а не реагировать на ее действия.

– Ладно. Ну – у меня-то деньги теперь есть. – Мне хочется объяснить, что у меня есть деньги именно в ее понимании. В виде активов, которым требуется время, чтобы превратиться в наличные. Увы, Джесс прав в отношении меня, если не сказать больше. – Но Джесс решил, что ему нужна очередная порция мяса, и собрался потребовать ее как можно скорее. Вот почему я хотела поговорить с вами. Чтобы добраться до вас раньше него. Если он пока не вышел на контакт – это не займет у него много времени.

Хелен механически моргает:

– Я думала, он хотел похоронить свою связь с Назаретом глубоко в прошлом, для собственного же блага.

Двое мужчин в костюмах шумно усаживаются за соседний столик. Если я могу слышать их, значит, и они могут услышать меня; это делает наш и без того неестественный, закодированный разговор еще более неловким.

– Ну, да. Я говорила ему это. – Теперь я слышу саффолкский акцент в своем голосе: произношу «г’рила», и это проглатывание звуков – единственное, от чего я не могу избавиться. – Если он сорвет крышку – то что помешает всему выйти наружу?

Гринлоу смотрит на мужчин в костюмах, прежде чем ответить, так тихо, что я едва могу расслышать:

– Расследование, конечно же, проводилось. В маловероятном случае, если кто-то заговорит – для нас хорошо, что тело кремировано. – Не только сами фразы конфиденциального содержания, но и та безэмоциональность, с которой она их произносит, повергают меня в молчание. – Однако я понимаю, о чем вы. Я думала, что наша, э-э… договоренность исключает то, что он когда-нибудь снова сделает такую глупость.

Хелен Гринлоу вся состоит из жесткой логики. Словно нашла способ вынести все человеческое в себе за скобки. Я почти завидую ей. Неудивительно, что она так многого добилась. Что сказал бы о ней современный психиатр? Социопатия? Пограничное состояние? Она – противоположность Хонор во многих отношениях, вся анализ и контроль; там, где Хонор – чистая импульсивность. Хонор – это другой тип сверхчеловека, слишком много эмоций, содержащихся в одной душе. Хелен же не трогает ничто, кроме собственных достижений.

– У него в голове бродит много мыслей. – Как я могу объяснить все эти запутанные тонкости, которые Джесс интерпретировал, как предательство? Он прокручивает события в уме до тех пор, пока они не улягутся в рамки его мышления. Для Хелен существуют сила или слабость, долг или пренебрежение им, а не этот водоворот эмоций, остаток наших прежних чувств. – Что вы собираетесь делать? – спрашиваю я. – Вы пойдете в полицию? Потому что если вы так сделаете… я хочу сказать, что это не кончится добром для любого из нас, но… у меня есть дочь. – При этих словах Гринлоу смотрит на меня с удивлением, словно понятие семейной жизни и желание защитить того, кого ты любишь, – некая интересная слабость.

Официант ставит на стол еду. Хелен разрезает лепешку и накладывает сверху толстый слой взбитых сливок, прежде чем ответить.

– Каким образом он может выйти со мной на связь? Чего мне ожидать?

Я отзеркаливаю ее действия, однако кладу свою намазанную лепешку обратно на тарелку. Я понимаю, что не смогу ее проглотить.

– Не знаю, – вынуждена я признать. – Полагаю, так же, как и я, но мы теперь совсем разные люди и живем различной жизнью. Когда-то я могла бы предсказать его поведение, но думаю, что те дни давно прошли. Я сказала ему никуда не лезть. Я бы хотела никогда больше не иметь с этим ничего общего. Пожалуйста, не могли бы вы пояснить, что собираетесь делать? – Даже когда я это произношу, мне интересно – есть ли смысл спрашивать? С таким же успехом я могла бы обратиться с вопросом к одной из статуй в вестибюле.

– Делать? Ну, я заплачу ему, конечно. – Гринлоу слегка пожимает плечами. Моя челюсть отвисает. – Я работала слишком тяжело и слишком долго, чтобы все потерять из-за этого. Я делаю добро. Я нужна людям. – Она выдерживает мой взгляд, хотя мы обе знаем, что она увильнет от любого рода ответственности, даже если одна останется сидеть в правительстве. – А чего вы ожидали? – спрашивает она, и я понимаю, что, конечно, именно этого я и ожидала. – Я уже делала так раньше.