Читать книгу "Дневник Гуантанамо - Мохаммед ульд Слахи"

К этому моменту цепи на моих лодыжках полностью отрезали поступление крови к моим ступням. Ноги совершенно онемели. Я слышал только стоны и плач других заключенных. Охранникам приказали избивать нас. Меня не пощадили. Меня били по голове и душили. Но я никого не виню. Я виню только того бедного, несчастного заключенного, который продолжал двигаться, из-за чего я постоянно вскидывал голову. Заключенные рассказали мне, что нас в тот момент перевозили на пароме, но я этого даже не заметил.

Где-то спустя час мы прибыли к месту назначения. Мне было ужасно больно, но я был счастлив, что этот долгий путь остался позади. Слова пророка гласят: «Дорога — это испытание». Эта дорога действительно была испытанием. Теперь меня беспокоило, как я встану, если от меня этого потребуют. Я был просто парализован. Двое охранников схватили меня и крикнули: «Ставай». Я попытался подпрыгнуть, но ничего не вышло. Они подняли меня и выкинули из грузовика.

Теплое кубинское солнце встретило меня. Это было восхитительно. Мы выехали из Баграма 4 августа 2002 года в 10 утра и прибыли на Кубу 5 августа около часа дня, что означает, что мы провели в самолете в холоде более 30 часов[15]. Мне повезло больше, чем товарищу из Судана, он очень сильно замерз. Один раз он попросил охранника выключить кондиционер в самолете. Охранник не только отказал ему, но и всю дорогу до Кубы поливал его водой. Медикам пришлось забрать его в отдельное помещение и согреть у открытого огня.

— Когда они зажгли огонь, я сказал себе: «Ну вот опять, они будут пытать меня!» — рассказал нам он.

Я очень смеялся, когда он поделился с нами этой историей в лагере «Дельта» в блоке «Оскар».

Новая команда охранников была лучше старой. Старая команда говорила: «Вота». Новая команда говорит: «Вода». Старая команда говорила: «Ставай». Новая команда говорит: «Вставай». Помимо этого старая команда была очень шумной[16].

Могу точно сказать, что в тот момент все заключенные испытывали нестерпимую боль. Я слышал только стоны. Рядом со мной сидел афганский парень, который громко плакал и просил о помощи, но каждый раз, когда он приподнимался, охранники били его и валили на землю. Он говорил на арабском: «Господа, как вы могли так поступить со мной? Пожалуйста, помогите мне, господа!» Но никто даже не думал осмотреть его. Этот парень был болен еще в Баграме. Он сидел в камере напротив нашей, и я видел, что его все время тошнило. Мне было его очень жаль. В то же время я смеялся. Можете поверить? Смеялся! Но не над ним. Я смеялся над ситуацией в целом. Во-первых, он говорил с охранниками на арабском языке, которого они не знают. Во-вторых, он называл их «господа», которыми они, конечно, не были.

Сначала мне нравилось теплое солнце, но с каждой минутой оно становилось все жарче. Я начал потеть и вскоре совсем устал стоять на коленях, ведь это продолжалось уже шесть часов. Регулярно кто-то из охранников кричал: «Нужна вода!» Не помню точно, чтобы я просил воду, но скорее всего просил. На голове все еще был мешок, но я все равно был в хорошем настроении, осознавая, что я оказался в новом месте, где могу общаться с другими людьми. Было больно, но боль утихла от мысли, что здесь не будет допросов и пыток. Я не знал, сколько продлится заключение, но я даже и не думал жаловаться на что-нибудь, хотя большинство заключенных вокруг стонали и даже плакали. Я думаю, я перешел все границы боли уже очень давно.

В очереди на «обработку» я был самым последним. В приоритете были те, кто пострадал в самолете, как, например, парень из Судана. Наконец два охранника потащили меня в клинику. Они раздели меня и поставили под душ. Я принял душ, прямо в цепях, на глазах у своей братии, врачей и солдат. Те, кто прошли процедуру до меня, все еще стояли голыми. Это было очень мерзко, и хоть душ и был приятный, я не мог насладиться им. Мне было очень стыдно, и я воспользовался старым трюком: я просто все время смотрел себе под ноги. Охранники вытерли меня и повели дальше. В основном вся эта процедура представляла собой простой медицинский осмотр, во время которого они записали все показатели: рост, вес, шрамы. Еще они нас допросили. Все это очень напоминало конвейер по сборке автомобилей. Я следовал за кем-то, кто так же следует за кем-то, и так далее.

— Какие-нибудь заболевания? — спросила молодая медсестра.

— Да, седалищный нерв и гипотония.

— Что-нибудь еще?

— Нет.

— Где они схватили вас?

— Я не понимаю, — ответил я.

Доктор повторил вопрос медсестры, но я все равно не понял. Он говорил слишком быстро.

— Неважно, — сказал доктор.

Один из охранников объяснил мне жестами, что спрашивал врач.

— На моей родине!

— Откуда ты?

— Мавритания, — ответил я, а охранники уже тащили меня дальше.

Врачи не должны допрашивать заключенных, но они все равно делают это. Лично мне нравилось общаться с людьми, поэтому меня не беспокоило, что они идут против правил.

В госпитале было прохладно и очень людно. Мне становилось легче, когда я видел заключенных в том же положении, что и я. Особенно после того, как на нас всех надели оранжевую униформу. Следователи смешались с врачами, чтобы собрать информацию.

«Ты говоришь по-русски?» — спросил старый мужчина, разведчик времен холодной войны. Позднее он еще несколько раз допросит меня и расскажет, что однажды работал с Гульбеддином Хекматияром, лидером моджахедов в Афганистане времен войны с Советским Союзом. Он допрашивал русских заключенных и передавал их Соединенным Штатам. «Я допрашивал их. Они теперь граждане США, и многие из них — мои лучшие друзья». Еще он заявил, что ответственен за создание Оперативной группы Гуантанамо. Следователи вроде него ходили среди заключенных и пытались с ними по-дружески пообщаться. Тем не менее следователям очень тяжело смешиваться с другими людьми. У них получается крайне неуклюже.

Сопровождающие отвели меня в комнату, где было много заключенных и следователей.

— Как тебя зовут? Откуда ты? У тебя есть жена?

— Да.