Читать книгу "Добрый медбрат - Чарльз Грабер"

Последней каплей стал случай с пациентом-мужчиной – Чарли не запомнил его имя. У него была запланирована операция на предстоящее утро, для которой ему выписали обычную дозу гепарина. Как его медбрат, Чарли должен был дать ему эту дозу гепарина; он этого не сделал, и пациент умер. Естественно, врач был в ярости, и Чарли наслушался про себя того, что ему не понравилось. Тогда врачу и впоследствии всем остальным он сказал, что это был несчастный случай. Отговорка это была никудышная, но, по его мнению, он не предпринимал активных попыток убить этого мужчину. Скорее пытался этого не сделать.

Между ошибкой Чарли и смертью пациента никто так и не провел связи, во всяком случае открыто. Административный директор Лиза Гэннон назвала его действия «непростительными»{69}. Ее опасения подтвердил заведующий сердечно-сосудистым отделением доктор Джон Банас. Гэннон написала, что он «сомневался в компетентности Чарльза и его умении осуществлять безопасный уход за пациентами». Ему поручили безвредную бумажную работу на остаток смены, а затем отправили домой на неделю. Чарли чувствовал себя обиженным, но в прямой конфликт не вступил, по крайней мере в тот момент. Он поехал домой, лег на диван и стал ждать звонка. Наконец телефон зазвонил: это был секретарь административного директора, который звонил, чтобы назначить встречу. Чарли не хотел приходить. Он ответил секретарю: «Если они хотят меня уволить, могут просто позвонить» – и повесил трубку. Спустя час Гэннон ему перезвонила. Однако Чарли, не поднимая трубки, думал: «Теперь они мне звонят?» Он оставил звонок без ответа. Гэннон продолжала звонить и оставлять сообщения на автоответчике. «Чарльз, – говорила она, – ты должен прийти. Нам нужно с тобой поговорить». «Ага, – думал Чарли, – теперь им что-то от меня нужно». Это было 13 августа. Он был зол и не настроен возвращаться в больницу. После нескольких сообщений Гэннон послала Каллену резкое письмо с печатью, в котором требовала его вернуть свой пропуск и другие вещи, принадлежащие больнице, так как «его увольнение вступало в силу сегодня». Это было 14 августа. Спустя несколько дней Чарли все-таки пришел, чуть раньше своей обычной субботней смены, и увидел, что его имя вычеркнуто из расписания.

Без работы в больнице у него не осталось способов выместить свой стресс. Вместо этого он поехал в магазин, купил колы, чипсов и толстую пачку бумаги для детских тетрадей. Он сел за кухонный стол и написал длинное письмо директору Морристауна, Кэйтли К. Чамер. Он потребовал, чтобы его дело пересмотрели. Так было лучше, но этого ему не хватило, поэтому он стал писать еще, на этот раз на печатной машинке, вспомнив, что из-за неразборчивого почерка его впервые уволили. Печатал он тоже не слишком хорошо, поэтому исправлял напечатанное шариковой ручкой.

Ответ от директора и больничной комиссии пришел спустя неделю; и директор, и комиссия пришли к выводу, что Чарли был уволен совершенно справедливо. Чарли написал им еще раз, требуя независимой экспертизы. Бумажная работа растянулась на месяц со всеми утвержденными письмами и факсами. Процесс был слишком долгим, чтобы принести Чарли какое-либо удовлетворение, поэтому он инсценировал очередную попытку суицида. Он позвонил в «911» и сказал, что принял горсть таблеток. Он понимал, что скорая должна отвезти его в ближайшую больницу – в Уоррен, – где его хотя бы знают.

Обычно суицид приносил ему своеобразное очищение: он был криком о помощи, которым всегда можно воспользоваться. Врачи скорой беспокоились о нем, когда всем остальным было плевать. Сотрудники реанимации всегда относились к нему серьезно. Казалось, что фонарик освещает не только его зрачки, но и душу. Манжета тонометра брала его за руку, словно друг. Фиксирование признаков жизнедеятельности милосердно напоминало ему о том, что он существует. Чарли сказал парамедикам, что он квалифицированный медработник, как всегда и делал, в подтверждение называя вещи вокруг себя на профессиональном жаргоне (пижамы, коды, стимпанк), чтобы все поняли, что он знает кухню изнутри. Путь до больницы был для него особенным моментом. Однако по прибытии все бывало по-разному. Чарли Каллена привезли в отделение реанимации как известного в стенах Уоррена любителя закатывать глаза, бывшего сотрудника, превратившегося в ненормального суицидального преследователя. Слышали? Чарли вернулся. Его привезли в маленькую палату, закрыв шторку лишь наполовину, чтобы можно было за ним наблюдать. Чарли знал, как они перешептываются на сестринском посту, сплетничают, разглядывая это недоразумение, сошедшее с нормального человеческого пути. Он почти мог их понять. Однако Чарли всегда был настроен добиваться своих целей. Он хотел вернуться в «Грейстоун». Там было так хорошо. Отправить его туда могли только из больницы. В прошлый раз Уоррен так и поступил, когда Чарли появился в их отделении скорой помощи, – почему бы им не послать его туда еще раз? Однако врач-реаниматолог сначала запросил анализ крови. Что он хотел там увидеть, Чарли не был уверен – возможно, он подозревал, что Чарли на самом деле не пытался покончить с собой, а просто хотел обхитрить систему. Доктор проверит кровь Чарли на предмет содержания лекарств и выпишет рекомендации по лечению, основанные на анализе. Он может не отправить его в «Грейстоун».

Чарли отказался от анализа. Он максимально доступно объяснил это всем, кто входил в пространство за шторкой.

Он так много сдал крови, десятки и сотни раз, больше двенадцати галлонов, по его собственным подсчетам. Однако здесь не он сдавал кровь, а у него ее брали. Приняв решение, Чарли от него не отступал. Никаких переговоров быть не могло. Врачи и сестры пытались до него достучаться, но он прогонял их и уже собрался уходить, а когда его попытались остановить, отбивался, пока кто-то не вызвал охрану. Чарли мог только представить, что о нем сейчас говорят – Нам пришлось даже вызвать охрану! – но своего он добился.

А «Грейстоун» в октябре становилась еще более серой, будто обветшалое здание высасывало эту серость из облаков. Чарли прибыл в этот особняк на холме, словно из фильмов про привидения, накануне Хеллоуина. У него впереди были месяцы. Знакомая подъездная аллея – асфальтный шов, проходящий между голыми тополями. Из окна палаты Чарли наблюдал, как вдалеке снег ложится на поля, смотрел на струйки дыма, исходящие из невидимых очагов. Мир вокруг затаил дыхание. Здесь не существовало ничего кроме времени, которого хватало для адаптации к новым лекарствам и для того, чтобы привыкнуть к сеансам терапии; хватало его и для того, чтобы пациент мог очистить свой разум и почувствовать обновление. Однако Чарли не интересовала смена образа мысли, и, когда его отпустили 11 декабря, он сразу же отправился в отделение полиции, чтобы предъявить обвинения врачу отделения реанимации больницы Уоррена, который пытался украсть его кровь. Чарли стоял рядом с пребывающим в замешательстве дежурным сержантом, чтобы удостовериться, что он все записал, а затем сел в машину, чтобы забрать почту, которую для него удерживали. Большую ее часть составляли счета за алименты и письма от юристов мемориальной больницы Морристауна.

После нескольких месяцев подготовки пересмотр его дела был отменен, так как он не заплатил свою часть судебных издержек{70}. В январе 1998 года Чарли им ответил: он находился в психиатрическом учреждении и не имел с собой справочника сотрудника, поэтому в задержке его винить нельзя. Он всего лишь был жертвой. В марте он снова им написал, угрожая засудить мемориальную больницу Морристауна, если они не одобрят продление процесса{71}. Они отправили Чарли еще одну копию справочника сотрудника, на этот раз заказным письмом, а также одобрили продление. Чарли им так и не ответил. Проблема Морристауна, которая казалась ему столь важной до этого, будто совсем перестала для него существовать. Он уже нашел новый выход для своей фрустрации.