Читать книгу "Блуд на крови - Валентин Лавров"

Малевский произносил забавные тосты: «За вечнозеленую любовь!», «За пиршество чувств!» Потом он стал восхищаться:

— Какое изумительное имя — Анна! Вы, сударыня, будете моей наградой — звездой, лентой и орденом одновременно. Кстати, сейчас юбилей: ровно сто сорок лет назад, как вы помните, король Гольштейн-Готторпский Карл-Фридрих учредил в память Анны Петровны, дочери Петра Великого, орден Святой Анны.

Анюта хлопала глазами и молчала.

— Выпьем за счастливую встречу с Анной, которая мне нынче дороже всех наград!

Они выпили, Малевский нежно поцеловал ее в плечо и ласково повторял, шептал в ухо:

— Вы моя золотая на красной муаровой ленте с четырьмя бриллиантами Анна! Вы — идеал мой!

* * *

…Потом он подсаживал ее в коляску. Она неясно, словно в тумане, видела мелькавшие мимо фонари и свет в окошках. В ювелирном Анюта выбрала золотые сережки и тут же повесила в уши.

Приехали к богатому дому на Никольском проспекте — с широкой мраморной лестницей и швейцаром в ливрее. Вновь пили шампанское в роскошной квартире Малевского. У нее сильно кружилась голова.

Очнулась она среди ночи. В громадные окна смотрели крупные звезды. Анюта лежала на широкой кровати. В подсвечнике догорала оплавленная свеча. В ее неверном мерцающем свете на стене танцевали легкие тени. Рядом с Анютой, слегка похрапывая, лежал, обнажив волосатую грудь, Малевский.

Жизнь перевернула свою очередную страницу…

Немного о философии

В ту ночь, немного поплакав, Анюта вновь уснула — крепким, не нарушаемым сновидениями сном.

Проснулась она от солнечного луча, заглядывавшего в окно. Малевского не было. На столике лежала записка: «Не уходи. Жди меня. Приеду обедать. Что надо, поможет горничная Лиза. Целую, твой Семен».

Горничная вскоре пришла к Анюте, показала расположение необходимых комнат. Завтракали они на кухне втроем — к ним присоединился тонкий, горбоносый, с висящими усами, похожий на кузнечика лакей Герасим.

Ели серебряными приборами с богатого сервиза. Прислуживала кухарка. Анюте все это стало казаться удивительным сном — такой роскоши она никогда не видела.

…После завтрака Анюта рассматривала цветы в горшочках, стоявшие на широких подоконниках. Горничная Лиза, миловидная, вся утянутая в талии девица лет двадцати трех, приказала Анюте вытирать пыль с листьев трех пальм, стоявших в громадных кадушках в гостиной.

Анюта работу эту выполняла долго — видать, с непривычки боясь повредить сухо шуршавшие листья. Потом она полила цветы и села за рояль. Откинув тяжелую крышку, робко, боясь побеспокоить прислугу, одним пальцем извлекла звуки.

За этим занятием и застал ее приехавший обедать Малевский.

Он был выходцем из старинной дворянской фамилии, жившей с незапамятных времен в Кракове. В нем текла кровь польских, немецких и русских предков. Малевский находился в каком-то родстве со знаменитым гетманом Брюховецким, который в конце XVII века громил турок в Молдавии, выжигал посады в Белгородчине и около Тягина (Бендер). Но за оставление войска во время сражения казацкой радой был обезглавлен. Может, от воинственных предков Малевский был бесшабашно храбр, любил порой гулять по ночным окраинам Петербурга в поисках опасностей. Однажды повторил гусарский подвиг, когда уселся на краю подоконника своего высокого этажа и до дна осушил громадный кубок с вином.

Окружающих он чаровал любезностью, безудержной щедростью, веселостью. Никто никогда не видел его унывающим. «Жизнь для меня — это сплошной праздник, — любил повторять Малевский. — Как жаль, что человек не живет хотя бы лет пятьсот!»

У него была острая память и блестящие способности к наукам. Ему оставалось учиться чуть больше года в Николаевской военной инженерной академии, как там произошли какие-то студенческие волнения. Хотя Малевский не имел к этим беспорядкам ни малейшего отношения, он в знак протеста против исключения из академии нескольких зачинщиков тоже ее покинул. Это произошло в 1862 году, Малевскому шел двадцать второй год.

Образование он продолжил в Технологическом институте, полный курс которого окончил за четыре года. Затем по своей воле отправился на Кавказ. Здесь показал удивительное усердие и работоспособность во время работ на Поти-Тифлисской железной дороге, а затем и Киево-Брестской. Вернувшись спустя несколько лет в Петербург, сразу был поставлен директорствовать на Сампсоньевский завод.

Позже, во время суда, свидетели скажут о Малевском: «Везде он успевал, всякая работа кипела в его руках… Деятельность его на заводе была изумительна: он являлся на завод в семь утра, покидал его лишь поздно вечером. Прибыль завода при Малевском резко возросла, жалованье рабочих и служащих увеличилось. Все его любили, недоброжелателей у него не было».

И еще: «Малевский любил общество женщин, причем исключительно „легкого поведения“. В пирушках с ними он словно находил источник отдохновения. Он никогда не искал сердечного чувства, не требовал ни верности, ни постоянства». Такой была его жизненная философия.

* * *

Увидав за роялем Анюту, он весело расхохотался:

— Ты играешь, кажется, прелюды Листа? Браво! Хорошо сделала, что дождалась меня.

Обедали они вдвоем. Выпив бокал хорошего легкого вина, Малевский торопливо увлек Анюту в спальню:

— Как я опаздываю, дружок, если бы ты знала!

Через двадцать минут он вскочил в коляску, поджидавшую у подъезда, и покатил на завод.

Вечерний чай

Три дня Анюта провела в доме Малевского. На обед он больше не приезжал, зато вечернее время они проводили вместе. Лаская ее молодое, полное жизненных соков и энергии тело, страстно отдававшееся любви, он с улыбкой говорил:

— Благодаря тебе, дружок, я открыл в себе нечто новое.

Она вопросительно поднимала пушистые ресницы:

— И что же это?

— Я был уверен, что уже не способен на такие жаркие чувства. Но встретил тебя и потерял голову.

Она начинала игриво хохотать, явно счастливая его признанием:

— Такую голову терять нельзя — от этого империя пострадает.

— Да нет, я серьезно! Но, дружок, я все обдумал. Уважая твою честь, я не могу оставить тебя в доме — твое положение было бы двусмысленно. Твоя честь — превыше всего! Я тебе сниму квартиру. И мы часто будем видеться.

Глаза Анюты стали наполняться слезами.

— И что потом?

— Потом? — удивился Малевский. — Я и сам не знаю — что будет потом. Жизнь сама все образует. Я дал зарок до сорока лет не удручать себя узами Гименея. Я хочу свободы. Так что еще по крайней мере лет пять мне предстоит пребывать в печальном одиночестве.

— А я?

— Прости за оговорку: вместе с тобой я, конечно, не одинок. Тебе, дружок, я буду давать «на шпильки», скажем, сто рублей. Столько на нашем заводе чернорабочий получает за три месяца. Согласна?