Читать книгу "Слэм - Ник Хорнби"

— Тогда иди в «Старбакс». Но не покупай там ничего. Нам не на что.

— Попроси у родителей хоть пятерку, а то сколько я там просижу, ничего не заказывая?

Она вздохнула и выругалась про себя, но не сказала «нет».

Я пошел в «Старбакс», сохранив свою трешку, просидел там двадцать пять минут, а потом пошел домой. Мобильник я выключил и больше не включал его.

6

Мой день рождения — единственный день в году, когда моих маму и папу можно застать в одной комнате. Они утверждают, что остаются друзьями, а что было, то быльем поросло, но они никогда не видятся, если нет особого повода, относящегося ко мне. Если бы я был футбольной звездой, или, не знаю, скрипачом в школьном оркестре, или кем-то еще в этом роде, они бы, может, ходили посмотреть на меня. Но, к счастью для них, у меня нет и не было ничего, кроме дней рождения. Я участвовал в нескольких скейтинговых соревнованиях, но маме с папой я о них не сообщал. Такие состязания и так достаточно трудны — без забот о том, не поругаются ли они, вспомнив, кто кому что говорил пятнадцать лет назад.

Как вы можете заметить, я был в подходящем настроении, когда пришло время пить мой именинный чай. Родители, казалось, говорили только, каким я был маленьким, на что это было похоже, хотя старались не упоминать о том, как это было трудно. Всегда всплывала история о том, как мама сдавала экзамены в школе, а бабушка тем временем убаюкивала меня и носила взад-вперед по коридору. (Мама завалила математику, потому что в середине экзамена ей пришлось покормить меня грудью — все равно я не успокоился.) Когда все эти воспоминания заканчивались, один из них вечно говорил: «Хорошо, что теперь мы можем над этим посмеяться». Если подумать, это означает, что прежде все было не очень-то весело. Именно на этом дне рождения я смог впервые почувствовать, насколько несмешно это было. А когда они не говорили о том, как тяжело было, когда я был маленький, они начинали рассказывать о том, как я подрос, и не могли поверить тому, как быстро идет время, и бла-бла-бла. И это тоже не помогало. Я не чувствовал себя взрослым — я по-прежнему хотел на ручки к маме, — и время шло очень медленно. Они расписывали мою жизнь, которая, как казалось мне, длилась целую вечность. А если Алисия беременна, это значит... Я не хотел думать об этом, не хотел думать о том, что будет завтра, или послезавтра, не говоря уж о следующих шестнадцати годах.

Я не мог, конечно, есть торт. Я сказал всем, что у меня что-то с желудком, и мама вспомнила, как я ходил в туалет во время завтрака, когда на самом деле посылал сообщение Алисии. Так что я просто сидел и ковырялся в еде, и выслушивал их истории, и вертел в руках мобильник. У меня, правда, даже не было искушения включить его. Я хотел еще на один день продлить мою прежнюю жизнь.

Все-таки я задул свечи.

— Речь! — воскликнул папа.

— Нет.

— А можно тогда я скажу?

— Шестнадцать лет назад в этот день, — сказал папа, — твоя мама лежала в Виттингтонской больнице и издавала ужасный вой...

— Спасибо, — сказала мама.

— Я опоздал, потому что работал с Фрэнком, царствие ему небесное, а мобильников тогда не было, и, пока меня разыскали, прошла целая вечность.

— Что, Фрэнк умер? — спросила мама.

— Нет, но я же его больше никогда не видел, правда? Ну, так или иначе, сел я на автобус, который идет по Холлоуэй-роуд, сам знаешь, что это такое. По пути он сломался, так что мне пришлось припустить туда вприпрыжку. Когда добежал, я был никакой. Мне было семнадцать лет, а меня знобило и колбасило, как старика. И я смолил сигарету за сигаретой. Ну ладно. Сел я на клумбу рядом с больницей, чтобы отдышаться, и тут...

— Люблю эту историю, — сказала мама. — Мы выслушиваем ее каждый год. И каждый раз в ней нет места ни Сэму, ни его матери. У нас есть только один человек, который переживает: первенец у него родился, как же! И это человек, который бежал по Холлоуэйской дороге.

— Когда я последний раз смотрел на этот мир, — огрызнулся отец, — женщины в нем еще не захватили всю власть. Мужикам разрешалось словечко вставить. Может, на следующий твой день рождения, сынок, мы все будем уже за решеткой, с бандюгами. Так давай-ка в последний раз насладимся свободой.

Посмотришь сейчас на моих родителей и не поверишь, что они выросли в одном городке, в одном веке, не говоря уж о том, что были женаты. Не говоря уж... Нет, об этом не надо думать. Она пошла одной дорогой, он — другой, и... На самом деле это не совсем так. Мама осталась здесь, папа переехал в Барнет. Но мама прошла большой путь, а папа остался на том уровне, где был.

У них есть только одно общее, и это общее объясняется с вами сейчас. Они даже беседовать друг с другом не в силах ни о чем, кроме меня, и я не могу утверждать, что это вызывает во мне настоящую гордость. Просто некоторые люди не способны общаться наедине.

Вам может показаться, что я провел день в размышлениях о том, что произошло. Как будто это был не мой день рождения, а день рождения того, кто еще не родился. В этот день нас было трое. А сколько будет, когда мне исполнится семнадцать?

Вечером мы с мамой так никуда и не пошли. Я сказал, что еще неважно себя чувствую. Мы смотрели телевизор и ели тосты с яйцами, а потом я пошел к себе в комнату побеседовать с Тони.

— Алисия, возможно, беременна, — сказал я ему. — Я обосрался от страха.

— Она сказала мне, что сделала тест и что я должен готовиться к тому, что стану папашей, — ответил Тони.

— И что ты почувствовал? — спросил я его. Я знал ответ, но хотел поддержать разговор.

— Это было не совсем то, чего я ждал, но в то же время я был счастлив.

— Только вот тебе было двадцать четыре, когда родился Рили, — возразил я. — И ты успел скопить денег. Ты мог позволить себе быть счастливым.

И вот настало время для того, о чем я говорил раньше: то, о чем не могу точно сказать, в действительности ли это случилось.

— Трюки — это странная вещь, — сказал ТХ. — Я в высшей степени горд некоторыми из них, которые я изобрел, а другие кажутся смешными, когда я вспоминаю их, и я сам не знаю — что я себе думал в то время?

Я посмотрел на него. Я знал, о чем он — о скейтинговых трюках. Он пишет об этом в самом конце книги, перед тем как еще раз все эти трюки перечислить. Но к чему это сейчас? Я не хочу слышать о скейтинговых трюках.

— Да, спасибо, парень, — поблагодарил его я.

Я завязал с ним. О серьезных вещах с ним говорить было бесполезно, пусть даже он сам был папашей. Я пытался объяснить ему, что весь мой мир рушится, а он мне про мактвист или про флипы. Я решил сорвать этот плакат к черту — беременна Алисия или нет. Пора убрать его. Если он такой крутой, почему не поможет мне. Я к нему относился как к Богу, но он не Бог. Он никто. Просто скейтбордист.

— Как эти ребята в парке не побили меня, сам не знаю, — сказал ТХ. — Я иногда совсем становлюсь идиотом.