Читать книгу "Тени исчезают в полдень - Анатолий Иванов"

Обегав весь поселок, она в отчаянии пришла к редактору, рассказала все чистосердечно ему о своем положении.

До Смирнова газетой руководил некто Иван Леонтьевич Петькин, человек грузный, вялый, наказанный, как говорили, жизнью. Когда-то он занимал большие посты в области, но постепенно съезжал все ниже и ниже.

— Так что же, Никулина... Я бы, собственно, рад, — сказал ей Петькин. — Но знаете, как сейчас с квартирами. У меня вон даже два литсотрудника без квартир по второму году живут. А это все-таки творческие работники... Да.

Тогда Зина пошла к Марфе Кузьминой.

— А давно бы так, касатушка моя! — все с той же старушечьей жалостью проговорила Марфа. — Хочешь — у меня живи, хочешь — я поговорю тут с одними людьми.

— Лучше поговорите, сюда из колхоза ездят.

— Только ить... предупреждаю уж, коль ты этакая, — богомольные они.

— Все равно... попросите только, чтоб пустили, — махнула Зина устало рукой.

— И верно, и правильно. Я сейчас же, — заторопилась старуха. — Веры они не нашей, не баптистской, но все равно хорошие люди.

«Хорошими людьми» оказались две старухи, такие же дряхлые, как сама Марфа. Их звали Евдокия и Гликерия.

Зину они встретили радушно, засуетились, забегали по небольшой избенке, как две юркие мыши, натащили из сеней, из подпола и еще откуда-то молока, варенья, каких-то коржиков, согрели чай, все приговаривая:

— Вот послал нам Господь наш душу отзывчивую. Ничего, доченька, мы тебе будем, вдвоем-то, роднее матери. От бремени освободишься, это ничего. Новая душа Божья народится — вот и праздничек для нас. За квартирку-то ничего и не надо нам. Да и зачем нам! Разве когда полушалок к празднику купишь али матерьяльцу на платье кому. А нет — ин ладно. Поблагодаришь когда — и того хватит. Молча о нас добром помянешь — и то награда...

До рождения ребенка Зина жила более или менее спокойно. Правда, старухи надоедали ей бесконечными разговорами о Христе, об освобождении души от власти тела с помощью постов, но Зина не обращала на это внимания. Только, кажется, однажды сказала:

— Что же вы все о постах толкуете, о воздержании, а сами по шесть раз в день за стол садитесь?

— Так, доченька, наше дело старушечье... А тебе вот надо еще суметь возненавидеть свое тело, аки темницу души. Такова первая заповедь христиан духовных.

— Не пойму я вас, — промолчав, сказала Зина. — Бабушка Марфа говорила: душа человеческая — храм Божий, надо держать его в чистоте...

Старушки обиженно поджали губы. Евдокия проговорила:

— Каждый человек может стать достойным сосудом для воплощения божия. Марфа — баптистка, а они, баптисты, хоть и говорят об этом, да не усердно об этом заботятся. Только мы, христиане духовные, люди Божьи...

— Да и мы, сестрица, много отошли от наших прежних заповедей, — возразила ей Гликерия. — Раньше у нас говорили: «Неженатые, не женитесь, женаты, разженитесь. Вы, мужеск пол, сколь можно реже глядите на жен и девиц, вы, жены и девицы, пуще огня мужчин опасайтесь». А теперь... Христос Григорий...

— Какой Григорий?! — невольно воскликнула Зина. — Христа Иисусом же называют!

Гликерия улыбнулась, открыв беззубый рот, пояснила:

— По нашей вере Бог может воплотиться в любом человеке. И в тебе может, коль заслужишь. Брат Григорий вот давно удостоился. А кто удостоился, того мы зовем христосом... Так о чем я? Ага, Христос Григорий, говорю, новые обряды ввел, не слыханные ранее.

— Ты не трогай Григория, святой он, — повысила голос Евдокия.

— А чего «не трогай»... Где видно, чтоб у духовных христиан детей макали в поганую купель! Еще бы гриву отрастил, как православный жеребец! Так и до икон дойдем.

— Гликерия! Поразит Господь! — грозно предупредила Евдокия.

— Да что, я так... — сразу остыла Гликерия.

— То-то же... Христос Григорий знает, видано или не видано. В нем Бог. Говорит, надо теперь детей крестить — значит, надо.

— Да я что, разве я перечу? Я только говорю. Или вот большие радения. Где это видано, чтоб свальный грех...

— Гликерия! — опять дребезжала Евдокия.

— Да я что? Я только говорю, что раньше была заповедь: вы, мужеск пол...

Так и жила Зина, слушая ежедневно бесконечные споры о заповедях духовных христиан, которые теперь нарушаются, о каком-то неведомом ей Христе Григории... И ей даже любопытно было взглянуть на него.

Однажды ее желание исполнилось.

Под вечер открылась дверь, и через порог шагнул высокий, еще не старый, красивый мужчина. Одет он был в простой пиджак из недорогого шевиота, уже выгоревший на солнце, брюки пыльные, порядком стоптанные сапоги.

Обе старухи моментально повалились на колени.

— Кланяйся, кланяйся, — шептала Зине Евдокия. — Это он, наш Христос Григорий.

Кланяться Зина не стала. Стояла у стола и молча глядела на Христа. Мужчина тоже поглядел на нее, усмехнулся.

— Ничего. Бог наказал раз легонько, а вдругорядь — вдогонку... — сказал он, поговорил о чем-то со старухами и вышел.

— Ох, Зинаида! Ох и гордыня в тебе... Гляди, как бы не нажить беды, — зашептали с двух боков старухи.

А Евдокия сунула замусоленную тетрадь в руку:

— Молитва тут, — заучила бы да прошептала трижды семь, ложася в постель. Его, Григория-то, слова всегда сбываются. А ты ведь с дитей в утробе, рожать скоро...

Молитву учить Зина не стала, однако, когда подошло время, в больницу легла с каким-то неясным, тревожным чувством.

Но роды прошли хорошо, ребенок родился здоровый. А потом и вовсе стало ей не до старух с их причитаниями — днями и ночами она возилась с сыном. Зина недосыпала теперь, очень уставала, но, когда чувствовала, как торопливо посасывает мальчик горячим ртом ее грудь, тихонько улыбалась и была почти довольна своей судьбой.

Когда кончился декретный отпуск, она хотела устроить ребенка в ясли.

— Еще чего?! — закричали в один голос старухи, замахали руками. — Тама-ка сквозняки, поди, да от одних пеленок воздух кислый. На десятерых, поди, али поболе одна нянька. А нас двое на одного... Дитё малое, беспомощное, — шутка ли, в чужие руки... Да и денег, поди, дерут за ясли...

С деньгами у Зины было плоховато, зарплаты не хватало. В последние месяцы она потратилась на пеленки, распашонки, погремушки. Да и старухи хотя и не брали за квартиру, но в каждое воскресенье просили на «гостинец Христов».

Зина не вникала в смысл этих слов, не интересовалась, что это за «гостинец». И тетрадку с молитвой, сунутую ей в руку когда-то Евдокией, ни разу не открывала. Тетрадка валялась на столике, который стоял возле ее кровати.