Читать книгу "Юродивая - Елена Крюкова"

Порывом налетел ветер. Взвил поземку. Она, ласкаясь, обняла наши кровоточащие ноги. Солдат в ржавой каске разжег у Распятия костер. Языки огня лизали зимний вечер; тихо было в Раю, и тихо было в Аду. Солдат задрал голову и пристально поглядел на двойное мучение двух жалких людей в выси, там, где метель свивается в воронку. Сполохи ходили по моему нагому телу. У всех солдат были ружья, автоматы наперевес, винтовки и револьверы; а у этого, в заржавелой каске, будто выкопанной из земли, была пика — длинная пика с крепким древком, с заточенным остро навершием. Он сжимал древко в кулаке и, не отрываясь, глядел на нас, желая или запомнить, или забыть.

— Подойди, — прохрипел Исса, склоняя голову на плечо. — Ты, кто разжег костер, подойди ко мне. Хочу видеть тебя напоследок. Того, кто возжег огонь. Кто родил на снегу жизнь.

Я вспомнила, как рождался на снегу мой сын.

— Ну! — выкрикнул солдат, подходя лениво. — Чего на меня глядеть!.. будто я павлин какой заморский… За погляд денег не берут! А огонь — что в нем такого диковинного!.. Его всякий ребенок может разжечь!.. Были бы спички… или хворост хороший, сухой!.. Эх, и отлично горит костерок, как по заказу!.. А правда, старик, ты Богом себя называл?!.. людям спать ночью не давал, орал: «Бог я, Бог!.. слушайте меня!..» У прорубей плясал… Птиц человечьим мясом кормил… детей в море на плотах сталкивал… правда?..

— Все правда, что с человеком в жизни приключается, — кротко ответил Исса.

Я затылком видела, что Он, как и я, висел на Кресте голяком.

— Ты видел затмение Солнца когда-нибудь? — тихо спросил солдата Исса. Ему уже было трудно говорить — реберная клетка прогибалась и хрустела, ломаясь, под тяжестью провисшего худого тела. Он задыхался. Кровь отлила от Его лица и притекла к Его ногам.

— Затмение?.. — тупо спросил солдат. — А что это такое?

Исса вздохнул. Выдохнул вместе со стоном.

— Затмение… это… когда Луна наползает на Солнце и заслоняет от нас его лучи. Люди пугаются. Бьют в бешеные бубны. Орут, вопят. Плачут. Читают молитвы. Чтобы умилостивить черного духа, пожирающего свет, упросить его отдать Солнце назад. Без Солнца люди не могут. Понимаешь?..

— Понимаю, — нехотя кивнул солдат. — А ты-то тут при чем, старик?..

Снег бил по обнаженным телам белыми прутьями, серебряными розгами. Солдат поднял пику, потряс ею.

— Видишь пику?.. — спросил.

— Вижу, — выхрипнул Исса, обвисая на загнанных в ладони гвоздях.

— Она блестит ярче Солнца. И в ночи. Она — смерть. Я же не спрашиваю у нее позволения, убивать или не убивать. Для чего она предназначена, тому она и служит. Зачем мне твои россказни, старик, про небо, Луну и Солнце?!

Я тоже начинала задыхаться. Боли я не чувствовала. Я давно перешла порог боли — тяжелый и неприступный. Я жила внутри боли. Я любила и прощала ее. Но воздух! Любимый, сияющий земной воздух! Нежный, родной, единственный! Я ловила его ртом, носом, клочками легких, жабрами, клювом, кожей, перьями отрезанных, брошенных на снегу крыльев. Я вертела головой туда-сюда. Ошейник удушья сдавливал мне горло. Вы, распятые на чужедальнем плато несчастным Горбуном! Несладко вам приходилось. Но у вас была я, чтобы вас освободить. А у меня освободителя нет. Он висит рядом со мной. Затылок в затылок.

— Затем, — выдохнул Исса глухо, через силу, — что, даже если на Солнце налезает черная непроглядная тень, оно все равно продолжает светить. И даже если… льет ливень… и метет снег… и ужасная тьма вокруг… и ночь… и смерть… оно все равно… продолжает… светить…

Солдат закинул башку и расхохотался. Каска затряслась на его темени, проблескивая рыжей ржавчиной. Пика подпрыгивала в руке.

— А-ха-ха! — смеялся он. — Ты… как в школе… стихи читаешь!.. на празднике!.. на новогодней елке!.. Мы такие, как ты… маленькими были!.. Или ты… впал в детство, старик?!.. Ты что, — он ощерился, — не понимаешь, что ты городишь?! Светить?! Ты хочешь сказать, что ты, как Солнце, светил среди людей… освещал им путь, что ли?!.. Эх и дурак… Ты хоть понимаешь, дубина, — он подступил ближе, и пика дрогнула в его кулаке, — что светлых людей в мире нет?! Есть просто люди?! Нет светлых и темных! Каждый грешен! Каждый плох по-своему! Каждый гадит и оскверняет! Нет святых! И святые одержимы нечестивыми помыслами! Бесом! Дьяволом! Какие же они святые тогда! Значит, они хуже нас, обычных, если называют себя святыми, а сами борются с искушениями, с соблазнами! Весь мир — Адский соблазн!

У подножья Креста вьюга наметала сугроб, и кровь из наших заледенелых ладоней, ступней и лодыжек переставала течь, пятная белизну. На землю катилась ночь, и шелестел ракитовый куст, и шептались на ветру сухие листья и ягоды бузины.

Исса хрипел. Я слушала Его хрипенье, как пенье.

Последняя песня. Последний шепот. Последний стон.

Крика уже не будет. Накричались вдоволь. Натанцевались на площадях, наплясались. Глотку понадрывали. Последний воздух выходит из утрудившихся легких, как из мехов баяна.

— Весь мир… — прохрипел Исса. — Весь мир… это ты… и драгоценнее тебя в мире нет… потому что ты — Бог… потому что…

Я сквозь толщу распиленного дерева почувствовала, как Он выгнулся в судороге на Кресте.

— …Бог…

Я, пригвожденная, не могла обнять Его напоследок, так же, как и Он меня. Я рвалась, вися на гвоздях, пытаясь скинуться вон с Креста, плоть и жилы хрустели и разрывались, закручиваясь вокруг вбитых намертво железных штырей.

— …в тебе…

Он выгнулся коромыслом на дубовой крестовине в последний раз и крикнул:

— Ксения! Я люблю тебя! Мы встретимся! Ты…

Я слышала мертвым ухом хрип, птичий клекот. Дыхание оборвалось.

— …вернешься…

Почему я не умираю?! Зачем я еще живу?!

Солдат подскочил и сунул пику под ребро Иссе, уже мертвому, бессильно и тяжело висящему на кривых железных зубах огромных гвоздей. Обильно потекла кровь. На снег текли не раздавленные ягоды, а простая человеческая кровь, соленая, пахнущая болью и горем. Солдат не успокоился. Он обежал Крест, припрыгнул ко мне и ткнул мне острием пики под левую грудь, туда, где гулко билось и ухало настрадавшееся сердце.

— А это тебе, — сказал солдат, выпучивая оголтелые глаза. — Я тебе подарок преподнес. Я перенес тебе Его кровь на кончике моей пики. Радуйся.

И он засмеялся, довольный и своей страшной шуткой, и удачно свершенной казнью, и хорошей тихой погодой — вихрилась легкая метель, густо падал пушистый снег, наметались медленно сугробы, светились во тьме, как горки лунных камней, — радовавшийся тому, что скоро, сейчас и эта сумасшедшая старуха умрет на крепко сколоченном Кресте, и некому будет совать под ребро пику, и не с кем будет жечь костер, играть в кости, делить одежду… а одежды-то у казненных и не было никакой!.. Так, на Иссе ветхое рубище да на Ксении истрепанный мешок: разве это одежда?! Ни поделить, ни разыграть, ни разорвать… Бесполезная добыча…