Читать книгу "Леонид Леонов - Захар Прилепин"

Апофеоза Матвеевы метания достигают в дни его болезни. В горячке предстаёт ему гигантский исход народов, за которым наблюдает сошедший с фрески Христос.

И здесь, пишет Леонов, о. Матвей понимает, что в Христе не осталось ничего от пророка и сына Божьего, потому что он «вчистую роздал себя людям», «растворился в самой идее человеческой».

В видениях о. Матвея человечество уходит в неведомое, растворяется там, и Христос остаётся один…

* * *

Сомнения о. Матвея развивает упомянутый выше режиссёр Валентин Сорокин, который в беседе с Юлией Бамбаласки произносит спич о слабеющих богах.

«Привычные к бесплотной химии прообразов, — пересказывает автор слова Сорокина, — боги перестают предвидеть производные взбесившегося вещества, которое уже само начинает диктовать им идеи».

Надо сказать, что об отмирании богов Леонов устами своих персонажей заговорил далеко не впервые. Ещё в юношеской поэме «Земля» Леонов пишет об «изстаревшемся Боге». В «Дороге на Океан» встречается пассаж о том, как большевик Курилов нашёл книгу по истории религий и принялся читать её: «Это был наиболее полный каталог богов, с указанием родословной, возраста и даты гибели каждого. Выяснялось, что агонии их длились столетиями. Можно было проследить, как медленно спадала с человека первородная шерсть, как пытался он охватить природу своими неумелыми руками, как трудно поднимался с четверенек будущий хозяин земли. Всё это были автопортреты давно исчезнувших народов. Боги были сделаны из страха, ненависти, лести и отчаянья; материал определял лицо бога».

В «Русском лесе» сама Библия упомянута в контексте отмирания человеческой души: Вихров навещает своего учителя Тулякова и видит в его квартире, что «вместо сигарного ящика на громадном, с Дворцовую площадь, столе уже выстроилась для генерального наступления фаланга аптекарских пузырьков, а на ближнем краю, откуда раньше свисали яростно исчерканные рукописи, теперь, судя по корешкам, поселились те утешительные книги, что проникают в подобные квартиры с чёрного хода, незадолго до гробовщика, — библия, траволечебники и нечто шарлатанское о звёздах — с энциклопедией тибетских знахарей, Жуд Ши, во главе».

Точку в непрестанных, из книги в книги кочующих сомнениях ставит в «Пирамиде» Шатаницкий, заявляющий о. Матвею: «Извините, господа хорошие, уж некогда да и некого просить в небе о заступничестве, поелику Его и не было никогда на свете…»

А раз Бога нет, или он ослаб, изстарелся и сник — то и человечество ждёт гибель.

Одна из самых пронзительных сцен в романе — путешествие Дуни в будущее, где она видит ничтожных, немногим выше травы потомков людей, почти уже потерявших разум и живущих стадом.

На одном из вожаков этого двуногого стада заметна табличка, чудом сохранившаяся после всех катастроф, обрушившихся на землю. Табличка эта, видимо, почитается остатками человечества за некий магический символ, нерасшифрованный завет.

Надпись на ней гласит: «Не курить».

* * *

И здесь нам, наконец, стоит остановиться и посмотреть на всё несколько иначе.

«Пирамида» имеет подзаголовок «Роман-наваждение».

Леонов не случайно так обозначил жанр своего последнего и самого важного романа. Он писал его полвека, у него было время подумать.

Слово «навада», как мы знаем, было спрятано ещё в фамилии большевика Увадьева — главного героя романа «Соть». И уже там оно таило в себе изначальный свой, недобрый смысл.

Буквально «наваждение» — это видение, внушённое злой силой с целью соблазна.

Слова о смерти Бога в романе произносит дьявол-искуситель. Апокалипсические картины будущего видит больная душевной болезнью Дуня. И даже видения о слабости Христа приходят о. Матвею в горячечном бреду.

Ничего не остаётся, как внять простейшей разгадке всего происходящего в «Пирамиде»: не стоит верить её ересям, ибо это обманка, подлог, соблазн — сам Леонов нам об этом говорит сразу же.

Книга заканчивается описанием сноса Старо-Федосеевской обители, где и происходило основное действие.

Леонов пишет: «Столбы искр взвивались в отемневшее небо, когда подкидывали новую охапку древесного хлама на перемол огни. Они красиво реяли и гасли, опадая пеплом на истоптанный снег, на просторную окрестность по ту сторону поверженного наземь Старо-Федосеева, на мою подставленную ладонь погорельца».

Самоопределение «погорелец» может означать крушение веры Леонида Леонова: ангел, пришедший на землю сквозь дверь в Старо-Федосеевском храме, улетел в небо, сам храм снесли с лица земли, и стоит земля пустая, и посередь земли человек на сквозняке, ненужный Богу.

Однако можно вложить в определение «погорелец» и несколько иное значение: сгорела не вера, а навада.

Наваждение, так долго мучившее человека, истаяло…

И, значит, есть Бог, и есть ещё человек, сберегаемый любовью, благодатью и верой.

И, быть может, у нас ещё есть малая надежда сберечь себя и свою землю.

За порогом

Леонов умер 8 августа 1994 года в своей квартире на Большой Никитской.

Смерть пришла к нему во сне, он ушёл спокойно, нестыдно, тихо. Такую смерть надо заслужить целой жизнью.

Его отпевали в храме Вознесения Господня у Никитских ворот — том самом, где, говорят, венчались Пушкин с Гончаровой.

Незадолго до ухода Леонов вновь вспоминал о своём памятном детском сне: где луг, и Бог, и его оборванное благословение.

Пройдя огромный путь длиной почти в столетие, отрок Леонид вновь вернулся в то же самое лето, которое на целую жизнь заронило в его душу печаль.

И, кажется, тот же самый луг по-прежнему полноцветно пылал. И, мнится, воздух был всё так же ароматен. И ветер был.

И вновь, как в детстве, потемнело небо, и показалось, что солнце больше не проглянет.

Но здесь три сложенных перста почти коснулись лба его — где так долго зрели сомнение и мука.

Затем — коснулись груди его, где так долго жила боль о земле и человеке на земле.

И правого плеча.

И левого плеча.

…Прощён и принят…

Не о себе болело его сердце.

БЛАГОДАРНОСТИ

Автор выражает благодарность Дмитрию Быкову, который летним днём 2005 года надоумил меня взяться за жизнеописание Леонида Леонова,

Николаю Андреевичу Макарову, внуку Леонида Леонова, — за помощь и понимание,

Наталии Леонидовне Леоновой, дочери писателя, — за гостеприимство и критические замечания, далеко не все из которых, каюсь, были учтены в этой книге, Ольге Ивановне Корнеевой, возглавляющей Государственный архив Архангельской области, — за любезно предоставленные неизвестные ранее документы о пребывании Леоновых в Архангельске,