Читать книгу "Всемирный потоп. Великая война и переустройство мирового порядка, 1916-1931 годы - Адам Туз"

В начале мая 1930 года, за несколько недель до завершения Лондонской морской конференции, на которой было затронуто немало щекотливых вопросов, французское правительство разослало всем 26 европейским странам – членам Лиги Наций официальное письмо, в котором Париж призывал всех европейцев к осознанию важности «географического единства» и налаживанию продуманных, «основанных на солидарности связей»[1466].

В частности, Бриан предлагал учредить европейскую конференцию, которая бы проводила регулярные заседания с ротацией председателей и имела постоянно действующий политический комитет. Главной задачей конференции предполагалось создание «федерации, построенной на идее союза, а не единства». «Именно сейчас наступило время, позволяющее и требующее начать подобную конструктивную работу, – писал в заключение Бриан. – Настал решающий час, когда Европа, проявив дальновидность, может свободно определить собственное будущее. Объединимся же во имя жизни и процветания!»

II

Говорят, что, когда 3 октября, почти месяц спустя после его выступления в Европе, Бриану сообщили о смерти Густава Штреземана, французский премьер воскликнул, что пришла пора заказывать второй гроб для него самого. Не вызывало сомнений, что уход с политической сцены Штреземана и последовавшее за ним вступление на пост рейхсканцлера в Берлине Генриха Брюнинга в качестве главы кабинета министров правого меньшинства указывали на опасные изменения в политической жизни Германии. Брюнинга и Эрцбергера нельзя было сравнивать. Эхо периода, когда тон в рейхстаге задавало большинство, становилось почти неслышным. Разочарование результатами плана Юнга усилило конфронтационные настроения внутри Германии. Это не имело бы особого значения, если бы Британия решилась поддержать предложение Бриана. Лондонская морская конференция показала, что совместных усилий Британии и Америки вполне достаточно для сдерживания Франции и Японии. Сотрудничество Британии и Франции могло стать определяющим для Европы. Британия была не только морской сверхдержавой, но и, в отличие от Франции, крупным импортером. Америка последовательно проводила протекционистский курс, поэтому доступ на рынки Британии и Британской империи становился серьезным козырем на переговорах[1467].

Однако лейбористское правительство упорно противилось сотрудничеству с Францией, и это развязывало руки Германии. Правительства 20 стран из 26, которым было адресовано обращение Бриана, с энтузиазмом откликнулись на него, в том числе все малые европейские страны, за исключением Венгрии и Ирландии, но Лондон и Берлин оставили это обращение без ответа. 8 июля 1930 года на заседании кабинета министров Брюнинга прозвучало самодовольное заявление о том, что лучшим ответом на историческую французскую инициативу будет обеспечить ее «погребение по первому разряду»[1468].

Но Лондон не понимал, что, загоняя Францию в тупик, он открывает путь к катастрофе. Вновь и вновь, начиная с 1918 года, политический класс Германии сплачивался и формировал большинство, готовое пойти на болезненные, но необходимые меры для выполнения взятых на себя обязательств. Примеры Рапалло и Рура убедительно показали, к каким катастрофическим последствиям приводит конфронтация. Но в 1930 году желание выполнять свои обязательства в очередной раз начало истощаться. Преемник Штреземана на посту министра иностранных дел, националист и сторонник Бисмарка Юлиус Курциус уже заявил о своем намерении «изменить баланс» внешней политики Германии в пользу Востока. В 1931 году крупный экспортный кредит, выданный под гарантии рейха, позволил увеличить экспорт Германии в Советский Союз в 4 раза. Германия стала важнейшим торговым партнером сталинского режима[1469]. Летом 1930 года Берлин укрепил связи с фашистской Италией, главным соперником Франции на Средиземном море. В начале июля Рейн покинули последние французские военные части, и тогда Курциус нанес свой главный удар. Он начал особо секретные переговоры с Веной относительно возможного австро-германского Zollverein (таможенного союза). Эта германская инициатива сохранялась в секрете до весны 1931 года и стала причиной первого схода лавины Великой депрессии.

То, что череда этих катастрофических событий будет вызвана чем-то вроде правительства Брюнинга, было вполне предсказуемой трагедией. Брюнинг был националистом, но в этом не было ничего необычного[1470]. Он определенно не сочувствовал фашистам. Его отношение к рейху было консервативным. Он был либералом в экономике. Своей задачей он видел своего рода возрождение золотого века Вильгельма. В случае богатой и сильной страны такое сочетание могло и не представлять опасности. Но в уязвимом положении, в котором находилась Германия, активный национальный либерализм превращался в опасный коктейль. Веймарской республике предстояло принять суровые экономические меры. В период с 1929 по 1931 год Германия прошла путь от стоящего на грани дефицита торгового баланса до значительного торгового профицита, в основном за счет снижения спроса на импортные товары внутри страны. Полномочия издавать президентские декреты, предоставленные фельдмаршалу Гинденбургу летом 1930 года, имели целью не установление диктатуры, а проведение дефляционной политики, предусмотренной международными обязательствами. Рост численности безработных, достигшей зимой 1930/31 года 4 млн был вполне предсказуем. Для компенсации падения внутреннего спроса Германии требовалось увеличить экспорт. Ничего нелогичного в стремлении наладить более тесные экономические отношения с Австрией не было. Но европейский план Бриана предлагал гораздо более широкий рынок. Германии требовалась помощь всего мирового сообщества, для того чтобы смягчить последствия дефляции.

В сложившихся обстоятельствах ведение секретных переговоров с Веной, нарушавших если не букву, то дух целых трех подписанных после окончания войны мирных договоров, было для Брюнинга, по меньшей мере, очень рискованной стратегией. Делать это лишь в угоду крайне правому крылу националистов, которое после выборов в рейхстаг в сентябре 1930 года все больше попадало под влияние Гитлера, было бы крайне безответственно. В основе стратегии Штреземана лежал тонкий расчет на то, что лучший способ расширить пространство для маневра состоит именно в том, чтобы избегать прямой конфронтации. Агрессивный подход Брюнера привел к обратному результату. Соблазнившись националистическими фантазиями, он не расширял пространство для маневра, а, скорее, сужал его, что лишь способствовало нарастанию проблем внутри страны и усилению нажима извне.